– Судя по тому, что я видел вчера на сцене, сделать это будет нелегко. – Его похвала подняла Розали настроение. Легкая улыбка смягчила печальное лицо девушки. – Жаль, что ваше триумфальное возвращение на сцену омрачилось этим событием.
Он заметил, что ее новое положение, очевидно, потребует от нее немалой затраты физических сил.
– Синьор Росси заставляет нас очень много работать на репетициях нового балета, но мне нужно как-то дисциплинировать себя после долгого перерыва.
Он спросил, есть ли у нее друзья в труппе, и она кивнула:
– Отец Оскара Берна ставил балеты в Седлерз-Уэллз, так что мы давно с ним знакомы. С некоторыми танцовщиками я встречалась в прошлом, когда была в кордебалете, или знала их по Парижу. Почти все они французы – Арман Вестрис, Бужерар, Дешайе, Бурде, Моро, и когда я возвращаюсь вечером домой, бедная Пег всякий раз просит меня говорить по-английски.
– Ну а какие у вас отношения с балеринами, хорошо ли они вас приняли?
– Не особенно, – призналась она. – Большинство из них итальянки, и они очень настороженно относятся к новеньким. У меня здесь лишь одна приятельница – маленькая Шарлотта Дюбоше, самая молодая из балерин труппы. Думаю, что вы слышали о ее сестре, куртизанке Харриет Уилсон.
– И о Фанни и Софии. Все трое очень известны.
– Шарлотта учится в танцевальной академии у Бужерара. Я наблюдала за ней в роли Купидона и вспомнила себя в этом возрасте. Она с удовольствием танцует и, по-моему, у нее талант.
– Похоже, вы любите детей, – отметил Джервас. – Меня изумило, как вы легко нашли общий язык с Нинианом.
– Надеюсь, с ним все в порядке.
– Когда я уезжал из Хабердина, он все еще пытался осилить «Галльские войны» Цезаря. Моя матушка была приятно удивлена, узнав, как он продвинулся в изучении французского.
Розали не забыла, какой ничтожной она ощутила себя в присутствии надменной и враждебной герцогини. Сознание, что мать человека, которого она любит, сочла ее безнравственной, всегда будет для нее источником боли и сожаления. Минула всего неделя после ее объяснения с Джервасом в темной классной комнате, но с тех пор случилось столько событий, что ей казалось, прошел год.
Она чувствовала, что герцог хочет отвлечь ее от неприятных мыслей. Он принялся расспрашивать ее о впечатлениях от соперничающих оперных примадонн. Розали предпочитала пухлую Бертинотти, недавно вышедшую замуж за скрипача из оркестра, красавице Анджелике Каталани с ее жадным мужем, требующим огромные гонорары за редкие выступления певицы. Когда девушка начала описывать весьма темпераментных супругов Ковини, Джервас невольно рассмеялся.
– Они постоянно ссорятся и очень быстро говорят по-итальянски во время репетиций новой оперы. Синьор Пиккитта написал хорошую музыку к «Трем султанам», и Каталани поет в ней ангельским голосом. Надеюсь, что премьера пройдет с успехом, а вот в следующем месяце в театр устремятся целые толпы. Она будет петь Семирамиду. Это одна из ее коронных арий.
Стук в дверь прервал рассказ Розали. Они услышали торопливые шаги Пег в прихожей.
Девушка встала, ее глаза встретились со взглядом Джерваса, затем она посмотрелась в зеркало над камином, желая убедиться, что ее прическа не растрепалась.
Повернувшись, она заметила, что Джервас улыбнулся.
– Что вас так позабавило?
– Когда вы пригладили волосы и поправили кружева на воротнике, то выглядели как настоящая француженка.
– Может статься, что я француженка в гораздо большей мере, чем прежде думала, – сказала она, стараясь придать своим интонациям беспечность, а не подавленность.
В комнату вошел Этьен Лемерсье. Розали решила, что ему лет пятьдесят пять – шестьдесят, однако из-за напудренного парика и глубоких морщин у глаз и около рта он казался старше. Его манеры были непринужденнее, чем прошлым вечером, и он держался, как свойственно европейцам, с подчеркнутой элегантностью.
Розали как можно более уверенно представила его Джервасу.
– Вы были в опере прошлым вечером, месье le Due? – спросил он. – Тогда я не отрывая глаз от моей belle fille[46], но все же заметил вас.
– Прошу вас, садитесь, – проговорила Розали, указав на кресло рядом с камином. Она снова села на софу, ожидая, что Джервас присоединится к ней, но он отошел к окну.
– Месье Лемерсье, я всегда считала себя дочерью Ричарда Лавгроува, и мне трудно понять ваше желание доказать, что именно вы – мой отец.
– Я попытаюсь объяснить, и тогда вам все станет очевидно. Я жил с Дельфиной де Барант в Париже, и более двух лет она была une maît-resse fidèle[47]. Я часто сердился, упрекал ее, изливал на нее свое недовольство жизнью, и у нас случались бурные сцены. Моя нетерпимость усугублялась, и наш роман подошел к концу. Тогда я не догадывался, что она enceinte[48]. Гордость или стыдливость помешали ей сказать мне правду, а позднее она просто не знала, где и как меня можно найти. Я был богат и отправился путешествовать, уехал из Парижа в Вену, а через несколько месяцев началась революция. Беспечность, жажда удовольствий и дорогие забавы не способствовали моему возвращению в страну борьбы и смерти.
– Вот и хорошо, что не вернулись, – пробормотала Розали.
– Я посетил Париж лишь в позапрошлом году. Сентиментальное желание узнать, что произошло с моей Дельфиной привело меня в Оперу. Я встретил одну из характерных танцовщиц, которая вспомнила меня. Она рассказала мне о ее поспешном браке с англичанином и родившейся у них дочери. Mais, се n’est pas possible[49] поскольку вы появились на свет в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году.
Нелепость такого утверждения воодушевила Розали, и она объяснила, что родилась в июле следующего года.
– Вы в этом уверены или так вам сказали Дельфина и ее музыкант?
Она откинулась на подушки софы:
– Я не могу себе представить, что они солгали.
– Возможно, они хотели пощадить ваши чувства и скрыли правду, – предположил Джервас.
– У меня нет доказательств, хотя я в этом уверен, – продолжил Лемерсье. – Увы, мои поиски не увенчались успехом. Я даже побывал в церкви Дельфины, но книга с записью браков и рождений пропала или была уничтожена. А люди, способные подтвердить мои подозрения, исчезли. Я узнал, что Паскаля Буайе, издателя «Journal des spectacles»[50] казнили на гильотине. И я не смог найти мадам Монтансье, которая, должно быть, догадывалась, кто ваш настоящий отец. Я также не отыскал и аббата де Буайона.
– Моего крестного отца, – Розали непроизвольно стиснула руки. – Его убили во время большого террора. Эти canailles вытащили его из дома и повесили на фонаре.
– Chere Розали, как бы я хотел избавить вас от пережитых опасностей и потрясений! – Помолчав немного, он проговорил: – Я не сомневаюсь, что скрипач хорошо относился к вам и обращался как с родной дочерью. Но он давно умер и не огорчится, если вы признаете меня своим отцом. К тому же вы не носите его фамилию.
– Иногда я пользуюсь ей в личной жизни, – сообщила она и посмотрела на Джерваса, желая получить поддержку.
Тот подошел ближе и спросил:
– Месье Лемерсье, почему вы решили встретиться с мадемуазель де Барант, каковы истинные мотивы вашего поступка?
Француз озадаченно поглядел на него:
– Мотивы? Я просто хотел увидеть дочь моей возлюбленной Дельфины и познакомиться с ней. Разве это запрещено?
– Теперь, когда эта цель достигнута, что вы намереваетесь делать? Возвратиться во Францию?
– Англия стала моим домом, господин герцог. Я живу здесь уже почти год и все время искал дочь Дельфины. Многие эмигранты могут это подтвердить, и мистер Бекман aussi.
Розали, не понимая, что могло сблизить этих мужчин, спросила, где они впервые встретились.
