После всех этих компромиссов, бесплодных ожиданий, стольких потраченных усилий духи, чтобы раз и навсегда вразумить непослушных почитателей, устроили им жестокое испытание. В 1553 году разразилась странная эпидемия наваждения и умопомрачения, «когда весь Рим был одержим дьяволом». Прекратить ее смогло только одно средство — в церковных службах во спасение от наваждения семь духов были призваны их собственными именами. Сразу же, сообщает летописец, «эпидемия прекратилась как по волшебству».

«Тогда в Ватикан был вызван со всей поспешностью папой Павлом IV Микеланджело». Он разработал архитектурный план, и на месте старого, разоренного недовольными постояльцами, началось строительство нового грандиозного храма. Все время его возведения благодарные духи превратили в одну цепочку следовавших друг за другом чудес и в одно «непрерывное чудо».

И вотнеобходимый храм наконец-то появился. Верх его алтаря увенчивала копия старинного пророческого изображения с настоящими именами Семи. Папа Павел IV в присутствии всех кардиналов торжественно приказал, чтобы эти собственные имена отныне и навсегда обрели в церковных богослужениях свои законные права.

Папа Пий V благословил ритуал во славу семи духов на распространение в Испании, возвестив в соответствующей грамоте, «что нельзя перестараться в восхвалении этих семерых ректоров мира».[172]

Казалось бы, все, никто и никогда не помешает небесным покровителям являться людям под их собственными именами, но проходит ровно сто лет и по распоряжению кардинала Альбиция все семь собственных имен духов исчезают со стен всех храмов и из ритуалов большинства церквей. И никто не пытается восстановить справедливость, вплоть до XIX века. В 1825 году некий испанский вельможа, поддержанный архиепископом Палермо, обратился к папе Льву XII с призывом вернуть настоящим именам семи духов их былую славу. Папа тогда разрешил старые службы во имя этих духов, но употребление их собственных имен запретил.

В 1832 году вышла петиция, одобренная 87 епископами, с требованием о распространении культа «семи божественных духов». Подобные же требования церковнослужителей и общественности громко прозвучали в 1858 и в 1862 годах. В 1862 году в Италии, Испании и в Баварии были даже созданы целые общественные ассоциации для восстановления культа Семи во всей их полноте по всей Европе. В этих ассоциациях членами были и церковные деятели, и государственные чиновники, и коронованные особы. Все жаждали и требовали от Ватикана одного — всегда и повсеместно призывать небесных покровителей церкви их собственными именами. Но Ватикан упорно молчал…

Что за загадка стояла за этими «именами», какая тайна заставляла верховных иерархов Церкви так опасаться их всеобщего употребления? Ведь вся острота этого вопроса заключалась именно в именах и только в них.

И что за страсть к этим подлинным именам заставляла епископов и влиятельных именитых особ поднимать общественность на защиту ритуалов с их участием?

Сейчас мы на минутку заглянем в гости к одной из таких знатных особ. Нас перенесет в ее покои Элифас Леви, маг-каббалист XIX века, написавший несколько книг по истории колдовства и магии.

Леви начал свою карьеру исследователя эзотерических традиций еще будучи аббатом Константом, когда верой и правдой служил католической церкви. В его трудах нет и намека на духовный разрыв со своими учителями, просто страсть к познанию оккультизма требовала перемены имени и жизненных обстоятельств. Мы иногда будем обращаться к свидетельствам Элифаса Леви, и он, как непосредственный участник и как осведомленный историк церковного волшебства, поможет нам заглянуть за кулисы жизни прошлых веков, увидеть оборотную сторону ее красочной картины.

На ней мы обычно видим величественные замки и соборы, рыцарские турниры. Монархов, шествующих в благочестивых процессиях покаяния, художников и зодчих, трудящихся над возвеличением Бога в шедеврах искусства. Пышные парики, ленты с драгоценными камнями и вездесущие позолоченные завитки — словом, все то, что так приятно вдохновляет наше воображение, когда мы вздыхаем по временам светлейших королей и сверкающих золотых пуговиц.

Но в тот день все происходило в темноте и в полной тайне.

«Итак, я занялся изучением высшей каббалы…

Однажды, вернувшись в свою гостиницу, я нашел адресованное на мое имя письмо. В конверте были — половина поперек перерезанной карточки, на которой находился знак печати Соломона, и маленький клочок бумаги, на котором карандашом было написано: «Завтра, в три часа, около Вестминстерского аббатства вам предъявят другую половину этой карточки».

Я отправился на это странное свидание. На назначенном месте стояла карета. Я непринужденно держал в руке свой обрывок карточки; ко мне приблизился слуга и подмигнул, открывая мне дверцу кареты. В карете сидела дама в черном; шляпа ее была покрыта густой вуалью… Дверца закрылась, карета покатилась, и, когда дама подняла свою вуаль, я увидел, что имею дело с пожилой особой, с чрезвычайно живыми и странно пристальными глазами под серыми бровями. «Сэр, — сказала мне она с ясно выраженным английским акцентом, — я знаю, что закон тайны строго соблюдается адептами; приятельница г. Б*** Л***, видевшая вас, знает, что у вас просили опытов, и вы отказались удовлетворить это любопытство. Быть может, у вас нет необходимых предметов; я покажу вам полный магический кабинет, но прежде всего я требую от вас ненарушения секрета…» Я дал требуемое от меня обещание, и верен ему, не называя ни имени, ни звания, ни местожительства этой дамы, которая, как я узнал позже, была посвященной, хотя и не первой, но все же очень высокой степени. … Она показала мне магическую коллекцию одеяний и инструментов; даже одолжила мне несколько редких, не доставшихся мне книг; короче говоря, она побудила меня попробовать произвести у нее опыт полного вызывания, к которому я приготовлялся в течение двадцати одного дня, добросовестно выполняя все обряды, указанные в 13-й главе Ритуала.

…Сначала она рассчитывала присутствовать при вызывании, … но в последний момент эта особа испугалась, и … я остался один. Кабинет, приготовленный для вызывания, находился в небольшой башне; в нем были расположены четыре вогнутых зеркала, род алтаря, верхняя часть которого из белого мрамора была окружена цепью из намагниченного железа. На белом мраморе был выгравирован и вызолочен знак пентаграммы; … тот же знак был нарисован различными красками на белой и новой коже ягненка, распростертой перед алтарем. В центре мраморного стола стояла маленькая медная жаровня с углями из ольхи и лаврового дерева; другая жаровня была помещена передо мной на треножнике. Я был одет в белое платье, похожее на одеяние наших католических священников, но более просторное и длинное; на голове у меня был венок из листьев вербены, вплетенных в золотую цепь. В одной руке я держал новую шпагу, в другой — Ритуал, я зажег огни и начал, — сначала тихо, затем, постепенно повышая голос, — произносить призывания Ритуала. Дым поднимался, пламя сначала заставляло колебаться все освещаемые им предметы, затем потухло. Белый дым медленно подымался над мраморным алтарем; мне казалось, что земля дрожит; шумело в ушах, сердце сильно билось. Я подкинул в жаровню несколько веток и ароматов, и, когда огонь разгорелся, я ясно увидел перед алтарем разлагавшуюся и исчезавшую фигуру человека. Я снова начал произносить вызывания и стал в круг, заранее начерченный мною между алтарем и треножником; мало помалу осветилось стоявшее передо мной, позади алтаря, зеркало, и в нем обрисовалась беловатая форма, постепенно увеличивавшаяся и, казалось, понемногу приближавшаяся.

…Передо мной стоял человек, совершенно закутанный в нечто вроде савана, который показался мне скорее серым, чем белым, лицо его было худощаво, печально и безбородо… Я испытал ощущение чрезвычайного холода и, когда открыл рот, чтобы обратиться с вопросом к призраку, — не был в состоянии произнести ни единого звука.