Поэтому наказывает Учитель своим избранным ученикам: всем людям о самом важном и высоком мы говорим осторожно и только иносказательно, притчами — «чтобы в какое-либо время они не были бы обращены [посвящены] и их грехи не были бы прощены им», то есть, чтобы ответственность за последствия корыстного применения ими Знания, Гнозиса не обратились бы на нас.
То же самое суровое предостережение ученикам стоит за знаменитой евангельской фразой «Не давайте святыни псам и не мечите бисер перед свиньями» — охраняйте в тайне то, что должно быть тайным, «чтобы они не попрали его и не обратились бы против вас» — чтобы неготовые к сокровенному знанию, получив его, не стали бы причиной ваших страданий.
Об этом же сокровенном и великом пишет один из основателей христианской церкви богослов Климент Александрийский, живший во II–III веках нашей эры, когда цитирует апостола Петра: «И Петр сказал: «Мы помним, как наш Господь и Учитель, повелевая нам, сказал: «Охраняйте тайны для меня и сыновей моего дома». Поэтому также, он объяснял Своим ученикам лично Тайны Царства Небесного».[155]
Климент Александрийский был одним из посвященных в Мистерии. Он знал, что христианство, новая нарождающаяся религия, все атрибуты своего культа заимствовала из «языческих» верований. Климент вместе с другим Посвященным — Оригеном (185–254 гг.) — отстаивал обоснование христианского учения через общие философские доктрины древности, только в выражении новыми именами и терминами. Этот взгляд на христианство потом, в шестом веке, будет осужден церковью как еретический, но до того момента происходило сосуществование молодой нарождающейся церкви и философских школ, рассматривавших учение Иисуса Христа как одно из явлений в единой традиции Учителей.
Жизнеописания Героев были написаны языком Мистерий в их едином мистическо-астрологическом ключе и поэтому были настолько похожи, что напоминали копии друг друга. И поэтому, когда в XVIII–XIX веках наука история освободилась от влияния церковной теологии и эта похожесть христианского и «языческих» Учителей при непредвзятом рассмотрении становилась очевидной, маркизу де Мирвиллю пришлось изобретать и тщательно обосновывать версию о тайных агентах Дьявола, родившихся раньше Христа и предвосхитивших его своими великими подвигами. < Мальцев С. А., 2003 >
В первые века христианской эры происходил мучительный труд создания новой религии, которая должна была принципиально отличаться от всего, что было раньше. Весь нехристианский мир должен был стать «языческим», ложным, заблудшим. < Мальцев С. А., 2003 >
Но откуда взялось это слово «язычество» и оттенок презрения, высокомерия, с ним связанный? В чем его этимологический корень, источник?
У Александра Уайлдера мы читаем о происхождении слова «язычество»:
«Оно выродилось в слэнг, и, в общем, применяется в более или менее оскорбительном значении. Более правильным выражением было бы «древние этнические культы», но оно навряд ли было бы правильно понято в его современном значении, и поэтому мы приняли этот термин в популярном применении… Религия, давшая Платона, Эпиктета и Анаксагора, не может быть грубой, поверхностной или совсем недостойной беспристрастного внимания. Кроме того, многие обряды и доктрины, включенные как в христианский, так и в еврейский свод законов, сперва фигурировали в других системах… Крест, облачения жрецов и символы, таинства, суббота, празднества и годовщины — все они старше христианской эры на тысячи лет. Древний культ, после того, как он был изгнан из своих бывших святилищ и главных городов, еще долго держался среди обитателей более скромных местностей. Этому факту он обязан своим позднейшим названием. Вследствие того, что он соблюдался в паги, или сельских местностях, его приверженцев называли язычниками [pagans], или провинциалами».[156]
Оказывается, «язычники» — это просто отставшие от моды провинциалы, которые всегда запаздывают с введением новых веяний и не успевают вовремя поменять своих богов на более современных. Мода на «актуальную» религию существовала и две тысячи лет назад, также как и сейчас. Мода на новые наряды, на новые состязания, на новые развлечения, на «новую» религию… Только какое это может иметь отношение к вечной Истине?
Создателям новой религии хотелось походить на Иерофантов великих Мистерий. У них заимствовали внешние формы обрядов. Взяли Петрому, каменную скрижаль-книгу, которая вручалась Посвященному во время завершающейся Мистерии, давая ему право называться именем Петер, «истолкователь», как это звучало на финикийском и халдейском языках.
Папа римский, глава новой религиозной иерархии, считающей себя непосредственно связанной с Иерархией Начал, будет считаться истолкователем христианской религии.
Как и в Элевзинских Мистериях, главой духовенства стали выбирать самого старого из иерархов.
Но хотели, чтобы религия была новой, и поэтому нужно было, чтобы появился новый смысл у старых, известных всем понятий. Тогда стали считать, что Петер — это сам апостол Петр, что он в подземельях римских катакомб непосредственно передал первым папам традицию преемственности от своего Учителя Иисуса Христа. Хотя апостол Петр и не был никогда в Риме. А в настенных изображениях подземных убежищ первых христиан совсем не встречается изображения распятого Христа, но только крест посвящения, символ земного страдания и духовного перерождения.
Новое духовенство пополнялось перебежчиками из других религиозных общин, прозревшими и раскаявшимися. Один из таких прозревших стал Епифанием, митрополитом Кипра (Епифаний Кипрский, 315–403 гг.). Он ревностно защищал догматы новой религии в борьбе с еретическими сектами, в том числе с тем братством, которое покинул и которое отправил в изгнание, написав донос на его членов.
«У них были писаные портреты и даже золотые и серебряные изображения, которые они выдавали за портреты Иисуса», — пишет он о других еретиках, «карпократианцах» — «… Они держат их в тайне совместно с изображениями Пифагора, Платона и Аристотеля…»[157]
Чтобы создать прочное основание для нового учения, отбирали, переводили, переписывали и дополняли из существовавшей тогда мистической литературы все, что могло подойти для этого. Часто приходилось заимствовать у еретических сект. Святой Иероним Стридонский (342–420 гг.), писатель и богослов, просит разрешения у назареев на перевод «Евангелия от Матфея», написанного на халдейском языке еврейскими буквами. При переводе ему пришлось решать нелегкую задачу разгадки этой тайнописи. В отчете епископам Хроматию и Хелиодору он сокрушается:
«…Достался тяжелый труд с тех пор, как ваши преподобия приказали мне (перевести) то, что св. Матфей сам, апостол и евангелист, не захотел открыто писать. Ибо, если бы оно не было сокровенным, он добавил бы к этому евангелию, что то, что он выдал, было его; но он составил эту книгу запечатанной в еврейские буквы, которые он расположил даже таким образом, чтобы этою книгою, написанной еврейскими буквами и рукою его самого, могли бы владеть наиболее религиозные люди; каковые также, с течением времени, получили ее от тех, кто предшествовали им. Но самую эту книгу они [назареи] никогда не давали кому-либо переписывать, а ее текст они передавали одни по-одному, другие — по-другому…»[158]
«Одни по-одному, другие — по-другому…» — в зависимости от того, какой аспект знания — от земного до астрономического — нужно было раскрыть.
Стоит вдуматься в слова святого отца церкви — апостол-евангелист Матфей, то есть автор Евангелия от Матфея, выдал его как то, что на самом деле не его, а нечто сокровенное и не подлежащее никакому дополнению. То ли апостол — не апостол, то ли Евангелие — не Евангелие, а какая-то особая тайнопись. Словом, все тайны какие-то, не понятные для новой теологии и для богословов. И приходилось разгадывать, переводить, дотолковывать, доправлять, в общем, преодолевать все эти тяжелые препятствия, полагаясь только на одну святую веру. Она одна может все решить, одна поможет победить всех врагов истинной религии, хоть даже врагами этими были бы собственные отец и мать.
