— Вон!! Или, клянусь фуриями, завтра все вы будете обезглавлены! Посягнувшие на жизнь свободных и родовитых граждан достойны самого страшного проклятия и смерти!

Он говорил с ними как господин с рабами, в его голосе было столько уверенности, словно он не смел и подумать, что его могут ослушаться.

Ливия стиснула онемевшие пальцы. Хотя Луций и держал меч, он был совершенно открыт, уязвим для ударов: если кто-нибудь решится бросить ему в голову камень…

Хотя этот безмолвный поединок двух воль длился не более минуты, ей показалось, будто прошла вечность. Воздух был полон напряжения; та и другая сторона замерли, испепеляя друг друга взглядами, потом толпа враждебных Луцию и его спутникам людей неожиданно повернулась и устремилась на боковую улицу. Проход был свободен.

Все разом заговорили; женщины плакали, мужчины склонялись над водостоком, пытаясь что-нибудь разглядеть в темноте, но видели только зеркально-черную поверхность воды: очевидно, брошенный туда человек утонул. Кто-то побежал догонять свадебную процессию, другие решили проводить домой перепуганных женщин.

Луций повернулся к стоявшей неподалеку Ливий — ее волосы пришли в беспорядок, одежда была запачкана чужой кровью.

— Ты не можешь идти за новобрачными в таком виде, — сказал он ей. — Давай я отведу тебя к себе, а потом пошлю раба предупредить Марка Ливия о том, что случилось.

Молодая женщина только кивнула. Она шла чуть впереди и молчала. Луций не видел лица Ливий, но заметил, что ее тело сотрясает дрожь.

Он привел ее в дом, позвал рабов, велел подать воду для умывания, чистую одежду и принести вина.

— Ты едва держишься на ногах, — озабоченно произнес он, протягивая ей кубок. — Будет лучше, если ты ляжешь в постель и как следует отдохнешь. А завтра утром тебя отведут домой.

— Но что скажет отец, когда узнает, что я не ночевала дома? — неуверенно проговорила Ливия.

— Я все улажу, — заявил Луций и прибавил с легкой усмешкой: — Все-таки мы с тобой немного знакомы…

Ливия умылась, взяла поданную рабыней одежду, после чего Луций сам проводил ее в спальню. В каком бы состоянии ни пребывала молодая женщина, она заметила, что здесь кое-что изменилось: кровать была застелена покрывалом из тирского пурпура с золотым шитьем, на котором лежали такие же подушки, кроме того, в комнате появились красивые бронзовые лампы.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Луций.

— Хорошо.

— Ложись и отдыхай, тебя никто не потревожит.

Он вышел; Ливия быстро переоделась и забралась под покрывало, не снимая туники. Она не знала, вернется ли Луций, — он вернулся и встал у изголовья.

— Теперь здесь другая обстановка, — заметила Ливия, нарушая неловкое молчание.

— Да, — бесстрастно подтвердил он, — мое положение тоже изменилось.

— Я слышала о твоих успехах и рада за тебя.

— Вот увидишь, придет день, когда я стану сенатором! — отрывисто проговорил он, глядя куда-то в стену. — Возможно, тогда ты поймешь, каков я на самом деле!

— Для этого тебе вовсе не нужно становиться сенатором, Луций, — мягко произнесла Ливия. — Мне достаточно было видеть, как ты защищал меня от целой толпы. Хотя я прекрасно понимаю, что ты так же вступился бы за любую другую женщину…

— За другую я не испугался бы столь сильно.

— Но ты не выглядел испуганным, наоборот…

Внезапно лицо Луция исказилось, он сжал кулаки и выкрикнул странно срывающимся, изменившимся голосом (при этом его взгляд оставался твердым и болезненно-ясным):

— Если б ты знала, как мне тяжело видеть тебя, говорить с тобой… Мне ни за что не нужно было жениться на тебе, слышишь! Ни за что, никогда!

Он повернулся в профиль, на его лице играл отсвет пламени, губы сжались в тонкую нить.

— Почему? — растерянно прошептала Ливия.

Луций посмотрел ей в глаза, и она не вынесла этого взгляда.

— Спрашиваешь, почему? Потому что ты до краев наполнила мою жизнь тревогой, неуверенностью и беспокойством, ты изменяла мне на каждом шагу, каждой мыслью, любым движением и словом. Эта твоя любовь к… — не хочу произносить его имя! — поглотила все остальные чувства, ты всегда считала себя правой, тебе и в голову не приходило оглянуться в мою сторону…

— Для тебя было бы лучше, если б ты тоже полюбил, — сказала Ливия.

— Может, я и любил… Просто меня воспитывали иначе, внушали другое, всякие там понятия о разумном течении жизни… Есть такое выражение, кажется, оно принадлежит Протагору: «Душа — это чувства и ничего более». Так вот, разве я знал, что эти чувства — как вынутый из ножен клинок: если они есть, то больно режут тебя, но без них ты пуст и не мил самому себе!

Ливия изумилась: прежде Луций не говорил о любви.

— Кого же ты мог любить?

— А ты не догадываешься? Тебя, Ливилла! Неожиданно произнесенное им имя обожгло ее болью — сразу подступили невыплаканные горячие слезы.

— Да, любил и, наверное, люблю, — с горечью и смятением продолжал Луций. — А вот твои чувства к этому… Гаю Эмилию, как мне кажется, смахивают на подделку. Просто он был красив, к тому же умел произносить пылкие речи и знал много стихов. Да еще, насколько я понимаю, вечно нуждался в твоей поддержке: ведь это увлекает женщин! А я? Разве я был тебе плохим мужем, Ливия, не пытался добиться твоей откровенности, не был внимателен к тебе? Я хотел, чтобы у нас были дети и все, что нужно для счастья, а в результате…

Ливия лежала, пораженная его словами, не произнося ни звука, прижав руки к груди. Он говорил не так, как прежде, без суровой холодной насмешки и превосходства, и она замирала при мысли, что ей вновь придется причинить ему боль.

«Ты уже причинил мне боль, Луций!» — воскликнула она после свадьбы, но потом у нее не было повода произносить такие слова. Да, он был хорошим мужем, и если то, что он сказал ей сейчас, правда, можно представить, как сильно он страдал все это время!

Между тем Луций сел на кровать, просунул руку под покрывало и, отыскав пальцы Ливий, сильно сжал в своих.

— Ты плачешь… из-за него? — глухо произнес он.

— Нет, — тихо отвечала Ливия, — мне жаль, что я… недостойна твоей любви, что я не оправдала твоих надежд…

— Сейчас это неважно, — сказал Луций, потом склонился над нею и поцеловал — она увидела, как расширились и потемнели его глаза.

Молодая женщина замерла в растерянности, не зная, что делать; тем временем Луций откинул покрывало и лег рядом. Его намерения не оставляли сомнений, и Ливия не находила в себе душевных сил для того, чтобы равнодушно и безжалостно оттолкнуть бывшего супруга. Он снял с нее одежду, потом разделся сам, он гладил ее кожу, прижимался всем телом; его поцелуи были настойчивыми и страстными, он шептал слова, каких она не слышала уже давно.

Ливия знала, что должна отдаться ему; она привыкла покорять тело рассудку, но сейчас ей не хотелось этого делать. Она как никогда желала быть искренней, и потому облегченно вздохнула, почувствовав, как внутри разгорается сладостное томление.

Луций был неутомим, изобретателен, неистов и нежен, она отогревалась и оттаивала в пламени его страсти; в этот миг между ними, казалось, не осталось ничего потаенного, и даже воспоминания о Гае исчезли, словно бы превратились в сожженную в пепел жертву. Ливия не отдавала себе отчет в том, что происходит, правильно это или неправильно, она словно бы отреклась от того, что было с ней прежде.

Они провели вместе всю ночь и вместе встретили утро. Ливий чудилось, будто она видит в глазах Луция отражение того, что случилось, а он видит это в ее глазах. А между тем он пытался угадать, живет ли еще в ее душе образ другого мужчины, и не мог. И тогда сказал:

— Я никому не объявлял о нашем разводе; будем считать, что его не было? Я сам поговорю с твоим отцом. У нас есть Аскония; признаться, я очень скучал по ней. — И видя, что Ливия напряженно молчит, прибавил: — Все будет так, как ты хочешь. Мы можем поехать путешествовать, чтобы забыть обо всем, посетим Грецию или Египет…