— Туда! — крикнул Крисп, указывая в сторону поросшей лесом лощины, скрытой между вырисовывавшихся на фоне быстро темнеющего неба огромных холмов. Да, туда, вверх по склону, и, возможно, им удастся уйти.

Журчание речушки слышалось то явственней, то глуше, но вот раздался совсем новый, резкий звук — камни, летевшие из-под копыт лошадей, с шумом скатывались в воду. Всадники Криспа остановились, с трудом удерживая взмыленных коней, и развернулись в разные стороны, выхватив оружие и изготовившись к схватке.

— Тише! — Крисп поднял руку и почти тут же из-за деревьев вынеслись воины, человек сорок или больше, и окружили отряд.

— Сдавайтесь! — крикнул один из них, вероятно, тоже декурион — на его шлеме полыхали ярко-рыжие перья.

Но окруженные всадники не спешили опустить мечи.

— Что нас ждет? — спросил Крисп.

— Вероятно, вам сохранят жизнь и позволят вернуться в Рим. Среди вас есть рабы?

— Нет, — сказал Крисп, — все свободные. Вы окажете помощь раненым?

— Да. Вас немедленно доставят в лагерь, там выяснят, кто вы такие, и решат вашу судьбу.

— Мы сдаемся, — промолвил Крисп и, повернувшись к своим воинам, многие из которых еще не опустили мечи, коротко и веско произнес: — Я приказываю сдаться!

Глаза Элиара беспокойно вспыхивали, он то стискивал, то вновь разжимал руку, державшую меч. Его полоснуло невыносимое по своей тяжести воспоминание о том, как он попал в плен к римлянам тогда, несколько лет назад. Сейчас он не мог броситься в схватку — здесь были его товарищи, и если они решили подчиниться приказу, он не должен навлекать на них смерть.

Крисп слез с коня. Дождавшись, когда его воины сдадут оружие, он вдруг резко бросился на свой меч и тут же свалился навзничь, обливаясь кровью. Элиар кинулся к декуриону и склонился над ним. Голова Криспа была бессильно повернута набок, а лицо вмиг покрылось синевато-серой бледностью. И все-таки он сумел открыть глаза.

— Зачем?! — прошептал Элиар.

— Не надо, чтобы вы видели, как я сложу оружие, это… позор, — через силу вымолвил Крисп и тут же стал кашлять кровью.

И вот его глаза в последний раз блеснули золотом и погасли, и все тело разом застыло.

Элиар выпрямился с изменившимся, посеревшим лицом и обратился к старшему:

— Нам позволят взять его с собой и похоронить, как подобает?

Тот молча кивнул.

Тело Криспа завернули в плащ и понесли на плечах. Раненым разрешили ехать верхом.

Элиар пробирался сквозь заросли, не обращая внимания на то, что ветки хлещут его по лицу. Странно, но после всего случившегося он чувствовал, как все те горькие, злые, отчаянные мысли, что так долго терзали его, уходят, уступая место ясному, мудрому и немного усталому пониманию того, что на свете существуют не придуманные людьми или созданные богами, а куда более древние законы: законы битвы, совести и чести, да и просто сердца, — подчиняться которым все равно что жить, и он будет жить вопреки всему, он, воин римской армии, незаметно ставший частью того, что некогда ненавидел.

Свадьба Децима Альбина и Веллеи Норбаны несколько раз откладывалась, пока обе стороны не решили, что далее тянуть не имеет смысла: в итоге бракосочетание состоялось в начале 715 года от основания Рима (41 год до н. э.), примерно через месяц после празднеств, посвященных Сатурну.

Как и прежде, стояли неспокойные дни; казалось, им не будет конца. Из страха перед воинами Секста Помпея купцы не доставляли в Рим продовольствие и товары, что еще больше усиливало народные волнения. Мало кто отваживался покидать свой дом с наступлением темноты.

После разгрома республиканцев в битве при Филиппах Марк Антоний отправился на восток в выделенные ему провинции, а Октавиан прибыл в Италию. Согласно данным ранее обещаниям он наделил ветеранов Цезаря землей, рабами, инвентарем и скотом — все это они получали из числа владений и имущества проскрибированных. То тут, то там вспыхивали мятежи населения, вызванные введением дополнительных грабительских налогов, статуи триумвиров сбрасывались с постаментов, в сенаторов летели камни. Росла популярность Секста Помпея, как полагали многие, последнего из влиятельных республиканцев, большинство которых после поражения при Филиппах, подобно Кассию и Бруту, покончило жизнь самоубийством.

Легионеры и низшие офицеры республиканской армии получили прощение триумвиров и были распределены по войскам Антония и Октавиана.

Меньше всего Ливий хотелось присутствовать на свадьбе Децима и Веллеи, куда, как она знала, приглашен Луций Ребилл, но делать было нечего. К счастью, гостей пришло немного: кто из знакомых был убит или изгнан, другие сами покинули Италию. Невеста Децима, маленькая, черноволосая темноглазая девушка в длинном, ниспадавшем до самого пола одеянии, еще больше подчеркивавшем ее почти детскую хрупкость, казалась одновременно испуганной и удивленной. Децим довольно много выпил, был как-то по-особому нервно весел, и Ливия испытывала невольную жалость к своей юной невестке.

Молодая женщина сидела неподалеку от Луция и временами ловила на своем лице его странный, как ей казалось, слегка насмешливый взгляд. В течение минувшего года они ни разу виделись: Ливия жила затворницей и изредка встречалась только с Юлией. Молодая женщина предполагала, что карьера ее бывшего мужа идет в гору — наверняка недалек тот день, когда он примерит башмаки из красной кожи на высоких каблуках.[27] Ливия не запрещала ему навещать дочь, но Луций не приходил. Женщина решила, что он все-таки сомневается в своем отцовстве, хотя на самом деле это было не так: он просто не хотел причинять себе лишнюю боль. И сейчас Луций не насмехался над Ливией, а любовался ею — прямой посадкой головы, строгой живостью глаз, пылавшим на щеках тонким и нежным румянцем. Она ничуть не подурнела, просто стала старше, и это красило ее, как и сохранившаяся стройность и легкость фигуры. Она одевалась изысканно и в то же время скромно, в меру украшала себя, держалась очень независимо, без вызова и смущения, и Луций находил ее весьма привлекательной. Он кивнул Ливий, но не заговорил с нею и в следующие минуты не раз замечал, что она поглядывает в его сторону.

Едва на небе появилась Венера, как началось свадебное шествие. Впереди шла молодежь с факелами, остальные двигались сзади — довольно беспорядочной и шумной толпой.

Оказавшись на свежем воздухе, Ливия ощутила странное дремотное спокойствие. В вечерней тишине все звуки плыли будто издалека, но, приближаясь, казались звонкими, как удар молота по наковальне.

Часть гостей, что сопровождали новобрачных, быстро прошла вперед, оторвавшись от тех, кто был в хвосте. С последними случилась заминка: навстречу им с соседней улицы неслась толпа каких-то людей, в руках которых были палки и камни. Увидев кучку мужчин и женщин, среди которой оказались Луций и Ливия, они устремились к ним, что-то выкрикивая и грозно размахивая руками.

Луций сделал знак двум вооруженным рабам, и те бросились наперерез толпе, но были сбиты с ног и затоптаны, после чего к оцепеневшим от неожиданности свадебным гостям подбежало несколько человек. Схватив ближайшего из мужчин, они бросили его в водосточный канал и сорвали украшение с шеи одной из матрон, а когда несчастная закричала, толкнули ее так, что она упала на камни.

— Стойте! — Луций вытянул вперед руку. — Ступайте прочь! Поберегите свои головы, ибо вы уже натворили столько, что будь их у вас по дюжине на каждого, все стоило бы снести с плеч!

В ответ кто-то швырнул в него камень, но Луций увернулся и, наклонившись, поднял брошенный рабом меч.

— Уводите женщин! — крикнул он, но один из оборванцев успел подскочить к Ливий, схватил ее и поднял, намереваясь швырнуть в канал: поступок, неслыханный по отношению к римской матроне.

— А ну, что ты теперь скажешь? — обратился он к Луцию.

— Давайте деньги и все, что у вас есть! — завопил другой. Ливия не сопротивлялась; ее глаза расширились, она не смела вздохнуть в грубых и сильных чужих руках. Внизу застыли мужчины; впереди всех стоял Луций — его лицо казалось очень бледным, но глаза сверкали точно лед на солнце. Вдруг он сделал резкий выпад, с силой вонзил меч в тело державшего Ливию человека и успел подхватить женщину до того, как она свалилась бы на землю или в воду. Быстро вытащив оружие из обмякшего тела, он яростно перерубил палку бросившегося на него плебея и воскликнул: