Тарсия вошла в дом. Здесь было много дорогих хороших вещей, — судя по всему, у Амеаны имелись состоятельные покровители. Молодая женщина невольно поразилась, увидев хозяйку, эту драгоценную жемчужину, живущую внутри не менее драгоценной раковины: молочно-белое лицо, нежнейшие перламутровые губы, словно бы вырисованные кистью волны волос и глаза — их цвет был сродни невыразительной голубоватой блеклости зимнего неба, но зрачки блестели ярко, как два черных солнца.
— Что тебе нужно? — спросила она. Ее язык слегка заплетался: Тарсия заметила, что Амеана порядком пьяна.
Молодая женщина невольно прикрыла глаза. Она получила свободу, но, как оказалось, это не дало ей обрести той радости сердца, какую она испытывала всего пару раз в жизни. Она вспоминала недавние времена, когда они жили на маленьком бедном островке, — тогда, вот так же закрыв глаза и чувствуя на коже теплые солнечные лучи, она вмиг отрешалась от беспокойства и страха. Сердце пело в груди, все казалось понятным и легким, душа и тело словно бы очищались божественным огнем. Ливия, Гай Эмилий и Элиар считали остров тюрьмой, но для нее это была та тюрьма, в которой она согласилась бы остаться навсегда.
Что ждет ее в Риме? Душевное одиночество, житейская неопределенность, тоска и страх вечного ожидания… неизвестно чего.
— Я вольноотпущенница Ливий Альбины, дочери Марка Ливия Альбина, и пришла, чтобы передать тебе вот это. — Она протянула ладонь, на которой лежал осколок солнца — хризолит.
Амеана подозрительно вытянула шею:
— Это подарок? От кого?
— От человека по имени Мелисс.
Глаза куртизанки расширились и заблестели от страха, в следующую секунду она произнесла мертвенно тяжелым голосом:
— Где он?!
— Далеко. В Греции.
Чуть успокоившись, Амеана взяла камень двумя пальцами и с невольно опаской разглядывала его.
— Я должна тебя наградить? — сказала она.
— Мне не нужно награды. Лучше ответь: мальчик, которого я встретила внизу, твой сын?
Куртизанка перестала разглядывать хризолит. Откинув голову назад, она слегка повела бровями.
— А тебе что за дело?
— Наверное, он служит помехой в твоих делах, отдай его мне!
Пораженная Амеана презрительно рассмеялась.
— Пусть даже и так — это не повод отдавать его первой встречной. Если тебе нужен маленький раб, так купи или подбери на рынке, там полно подкидышей.
— Мне нужен не раб, а сын, — тихо сказала Тарсия.
— Почему именно мой?
— У него такие глаза… — Тарсия с трудом перевела дыхание: от внезапного волнения сердце гулко стучало в груди. — Я воспитала бы его как собственного ребенка и всю жизнь молила бы богов о твоем счастье!
Амеана пристально смотрела на нее.
— Ты скажешь мне, где живешь?
— И не спросишь денег? Ребенка нужно одевать, кормить…
Тарсия покачала головой.
— Что еще сказал тебе Мелисс? — вдруг спросила Амеана.
— Он сказал, что непременно вернется в Рим. Амеана злобно рассмеялась.
— Пусть возвращается! Его давно поджидает смерть! А где и как ты с ним встретилась?
— Я бы могла рассказать, но тебе некогда слушать. — Тарсия кивнула на дверь, из-за которой доносились возбужденные мужские голоса и звук музыкальных инструментов.
— Да, верно… — медленно произнесла Амеана и глубоко задумалась.
Она не любила Кариона, ее раздражала сама необходимость думать и заботиться о нем, и сейчас острое желание избавиться от мальчика боролось в ней с инстинктивным страхом грядущего раскаяния. Однако голос стоящей перед нею молодой женщины звучал так тихо и проникновенно, а в позолоченном солнцем лице и серых глазах было столько мольбы и тепла, что она невольно решилась.
— Ладно, бери. Наверное, ты будешь ему лучшей матерью, чем я.
Через четверть часа Тарсия уже шла по улице, ведя за руку мальчика, и он казался ей таким могучим и прекрасным, этот ослепительно светлый, ошеломляющий красотой и богатством, словно бы только что родившийся на свет прямо на ее глазах, вечный город Рим.
…Был холодный, настороженно-тихий вечер; между тяжелыми тучами изредка пробивался желтоватый, тускло отражавшийся в свинцовых лужах свет. Недавно прошел дождь, и ноги тонули в жидкой грязи. Дул свежий и резкий ветер, он нес запах дыма и лошадей, звуки медленной конской поступи, бряцанья оружия и негромких мужских разговоров.
Элиар подошел к своему жеребцу и потрепал его черную, коротко стриженную челку. В ответ конь понюхал его ладони и потыкался в них теплыми мягкими губами. Элиар посмотрел назад: там, как и в прошлый раз, лежало разделявшее две враждебные армии опаленное рыжим огнем лишайников огромное болото. Еще дальше, в стороне, теснились синевато-серые холмы. Он стоял, устремив туда неподвижный взор, и думал. Он отдал себя войне, и война легла камнем на его плечи, и он чувствовал, как этот камень срастается с ним, ощущал его холод и мертвый вес.
Шла поздняя осень 714 года от основания Рима (42 г. до н. э.), позади была первая битва между республиканцами и триумвирами. Гай Кассий погиб, командование полностью перешло к Марку Бруту, а он медлил, не доверяя ни себе, ни судьбе, ни соратникам и друзьям, в результате чего дисциплина в войске упала, участились случаи перебежки солдат в лагерь противника. Перед предыдущим сражением обе армии долго стояли друг против друга, не предпринимая решительных действий. Республиканцы, имевшие значительные запасы провианта и фуража, предполагали взять противника измором. Однако солдаты тяготились бездействием, к тому же подступали холода, стояла ненастная погода, и лагерь буквально утопал в сырости и грязи.
В конце концов Марку Антонию удалось зайти в тыл к врагу и навязать сражение. Часть легионеров втайне соорудила на болоте насыпь, ночью войско перешло по ней и окружило армию Кассия. Первой начала отступать конница, за ней дрогнула оставшаяся без прикрытия пехота. Солдаты Антония ворвались в лагерь противника — исход сражения был решен. Не помогла даже весть о том, что Бруту удалось одержать победу над Октавианом: войско республиканцев растеряло боевой дух и утратило способность подчиняться приказам.
Хотя лагерь Кассия был почти восстановлен и уцелевшие силы двух армий собраны воедино, все же никто толком не знал, когда и чем все это закончится.
Элиар услышал, как кто-то приближается к нему, и повернул голову. Это был Крисп, декурион, его давний советчик и покровитель. В тусклом вечернем свете его лицо выглядело желтовато-серым, как кость, в глазах виднелись красноватые прожилки. Долгая душевная усталость и вынужденное терпение не давали сил на бездумье и отдых.
— Должно быть, завтра все решится, — сказал Крисп, уверенно кладя тяжелую руку на плечо молодого воина. — С утра начинаем строиться. Трудно предугадать, что нас ждет, потому хочу предупредить: что бы ни случилось, следуй за сильным. Если сомневаешься, останавливаться или нет, скачи мимо, без колебаний сбрасывай груз; и еще — никогда не оглядывайся. Тогда придет день, и ты получишь все, что может и должен получить воин: земли, деньги, славу. В общем, если перевес тех, против кого мы станем сражаться, окажется слишком явным, переходи на их сторону. И те и эти — римляне, однако Рим будет принадлежать тем, кто победит. Я шел за Помпеем до конца, даже когда понимал, что его армия будет разбита, и что это мне принесло? Я был не последним из воинов, но после долгое время скитался по Италии, нищий и бездомный.
— Я вспоминаю отца, — медленно произнес Элиар, продолжая поглаживать гриву лошади, — как он говорил о том, что если здесь мы умираем с мечом в руке, то там, в другой жизни, у нас не будет меча и не будет сердца, вместо этого окажется что-то другое. И вот теперь я думаю: наверное, там вместо меча Дит[26] увидел его мужество, а вместо сердца — совесть, и он без колебаний отвел отца в Долину Блаженства. Ты говоришь, не оглядывайся, но сам оглянулся, когда принял меня к себе и покрыл мое прошлое!
