До сего момента Луций не собирался высказывать обвинений, просто потому, что не мог спокойно вынести ответной невозмутимости, но теперь произнес запальчиво, даже злобно:

— О чем ты думала, когда решилась рисковать жизнью своего нерожденного ребенка?!

Как и ожидал Луций, Ливия не опустила глаза, лишь медленно покачала головой.

— Обстоятельства не оставили мне выбора. Если помнишь, мы неплохо жили с тобой, ты нравился мне как человек, и я не собиралась от тебя уходить, а тем более — бежать неведомо куда. Я поняла, что беременна, за несколько дней до того, как покинула дом, и не призналась тебе сразу, потому что хотела немного привыкнуть к своему новому состоянию. Я намеревалась сказать о ребенке именно в тот вечер, когда Гай Эмилий приполз к порогу нашего дома, истекая кровью. Что мне оставалось делать? Предать его в руки солдат триумвиров? Если хочешь знать, он встретил меня на Форуме еще в день похорон Цезаря и предложил уехать вместе — я отказалась. И разве я могла признаться, что укрыла его в доме, ведь ты выдал бы его солдатам!

— Конечно, — твердо, с нажимом произнес Луций, потом прибавил: — Недаром в Риме так любят повторять «смотри назад». Наша совместная жизнь началась со лжи, следовательно, не могла закончиться ничем хорошим.

— Я тебе не лгала, — заметила Ливия. — Я сразу призналась, что люблю Гая.

«Надеюсь, твоего любовника уже съели рыбы!» — хотел крикнуть Луций, но сдержался. Вместо этого сказал:

— Нам придется увидеться еще раз — на свадьбе Децима. Марк Ливий хочет, чтоб я присутствовал, и мне сложно ему отказать.

Ливия кивнула. Луций собрался уходить, но потом замешкался.

— Ты назвала девочку Асконией?

— Да, — ответила молодая женщина и замолчала. Луция злился, видя, что она чувствует себя хозяйкой положения.

— Возможно, позднее я заберу ребенка в свой дом, — сказал он, желая напугать и уязвить Ливию.

Молодая женщина приподняла брови и в выражении ее лица вслед за недоумением проступила открытая враждебность.

— Этого никогда не случится, — с холодной уверенностью произнесла она, поднялась со скамьи и, не дожидаясь ухода Луция, покинула перистиль.

…Возвращаясь к себе, Ливия с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать. Что она могла поставить в вину Луцию? То, что не передал ей послание Гая? Но как еще он мог поступить?! Зато сейчас ни словом не напомнил о том, что, покидая дом вместе с любовником, она взяла (считай, украла!) довольно много денег, которые так и не удосужилась вернуть… Ливия прекрасно понимала, что именно она лишила свою дочь отца и, скорее всего, — должного положения в обществе. Да к тому же теперь у нее не было ни малейшей надежды не то чтобы воссоединиться с Гаем Эмилием, а даже просто узнать о его судьбе.

Поручив Асконию рабыням (вернувшись в Рим, Ливия, по примеру всех богатых женщин, нашла для ребенка кормилицу), она направилась в спальню, где Тарсия разбирала сундук с одеждой. Она застала девушку сидящей в сломленной позе — голова служанки была опущена, руки висели как плети.

Ливия села рядом и ласково обняла гречанку.

— Скажи, что с тобою? Это из-за того, что случилось на острове? — она сделала паузу, во время которой Тарсия не проронила ни слова — Но ты должна успокоиться. В конце концов ты осталась жива и здорова и в отличие от многих вернулась домой. Или ты так сильно тоскуешь по Элиару?

— Элиар сделает все, чтобы выжить и избежать неволи, а если так, то рано или поздно он вернется ко мне. Но то, что он желает получить в жизни, не имеет ничего общего с постоянством. В лучшем случае он будет приходить и уходить, а мне нужен тот, кто никогда меня не покинет. Я говорю не о мужчине, а о ребенке, которого никогда не смогу родить.

— Почему? — удивилась Ливия — Ты еще так молода! Я прожила с Луцием два года, прежде чем забеременела!

— С тобой не случалось того, что было со мной, — тихо возразила Тарсия — После того давнего несчастья старуха, что выходила меня, сказала: вряд ли боги подарят мне детей…

— А как же предсказание в Афинах? — напомнила Ливия. Тарсия лишь горестно покачала головой. Ливия поняла: бесполезно уповать на время. Смертельно больной не может ждать — лекарство нужно ему прямо сейчас.

— Почему бы тебе не усыновить ребенка? — осторожно спросила она. — В Риме полно подкидышей. Ты можешь взять малыша и растить его. А потом, возможно, появятся свои дети.

— И ты позволишь мне воспитывать его здесь, в твоем доме?

— Конечно.

Ливия произнесла еще много ласковых слов, и гречанка заметно повеселела, а потом сказала, что у нее есть еще одно дело, за которое она все не решалась взяться. Девушка показала госпоже камень и рассказала, при каких обстоятельствах получила его и кому должна передать.

— Я знаю только имя женщины — Амеана, — призналась Тарсия, — и почему-то мне сразу показалось, что в этой просьбе много странного.

— Пожалуй… — медленно произнесла Ливия, размышляя о превратностях судьбы — Эта Амеана — куртизанка, ее несложно найти. Но такой камень, — по-моему, это хризолит — дорого стоит! Ты можешь с чистой совестью оставить его себе.

— Нет! — Тарсия упрямо мотнула головой. — Я сделаю так, как велел… этот человек — И прибавила, глядя куда-то прямо пред собой: — Знаешь, госпожа, меня словно бы уносит каким-то потоком прочь от прежней жизни. Хотя я вернулась обратно, мне все чудится, будто меня здесь нет: я плыву и плыву вперед и так и ни к чему и не прибилась.

— Что ж, — вздохнув, произнесла Ливия, — я чувствую то же самое.

…На следующий день, собираясь на поиски Амеаны, Тарсия, сама не зная зачем, принарядилась: повязала на голову митру,[25] оставлявшую спереди открытыми изящно уложенные волосы, надела украшенные серебряными ремешками башмаки.

Она шла по улицам Рима так, будто ничего не видела вокруг, не замечала обычной суеты и толкотни. Как всегда, в центре города кто-то покупал, кто-то продавал, люди сновали взад-вперед, дети путались под ногами у взрослых, рабы таскали тюки с товарами… Стояла чудесная погода, и народ толпами валил на Форум.

Через пару часов Тарсия все же нашла то, что искала: это был небольшой выбеленный известью дом с отдельным двориком, где росло много цветов. Здесь не было никого, кроме заливавшегося бешеным лаем привязанного пса; несмело постучав кольцом калитки, гречанка вошла и направилась прямо по дорожке, потом свернула в сторону и, вопреки ожиданиям, очутилась возле хозяйственных построек. Здесь, в полутемном закутке темнокожая женщина в белом тюрбане со множеством звенящих дешевых браслетов на худых, черных, словно зимние ветки, руках с криком хлестала маленького мальчика, который забился в угол между каменными мшистыми стенами пристройки.

Когда Тарсия окликнула женщину, та обернулась и неприветливо уставилась на нее.

— Я ищу госпожу Амеану, — сказала гречанка.

— Госпожа отдыхает с гостями, — все так же хмуро заявила рабыня.

— Мне нужно кое-что ей передать, — сказала Тарсия.

— Ладно, спрошу, — неохотно произнесла нумидийка. Она окинула посетительницу оценивающим взглядом, но, по-видимому, так и не смогла определить, кто она такая.

Когда рабыня ушла, Тарсия приблизилась к мальчику. Он полулежал, неловко привалившись к холодным камням, и не двигался. Хотя на нем была добротная одежда, лицо и руки не казались особенно чистыми.

— Вставай, — сказала гречанка. — Как тебя зовут?

Ребенок не ответил, хотя, судя по возрасту, уже умел говорить. Он медленно поднялся, и его мимолетный взгляд поразил Тарсию своей недетской печалью. Ей стало не по себе. Какие глаза! Она словно бы увидела живой камень или заглянула в колодец, в котором не было дна.

Темнокожая рабыня вернулась и сообщила:

— Иди, госпожа примет тебя.

— Как зовут мальчика? — спросила Тарсия.

— Карион.

— Чей он?

Рабыня не ответила; полоснув собеседницу острым взглядом непроницаемо темных глаз, взяла мальчика за руку и потащила во двор: Тарсия видела, как беспомощно заплетаются тонкие ножки не поспевавшего за нею ребенка.