— С кем мне поговорить о сверхсветовых скоростях? Поспорить об антиполе и минус-времени? Не с кем! Покажите мне хоть одного человека!..

Академик стоял все так же навытяжку и моргал.

— Молчите? — Гигант вскинул над головой руки. — А я один и один!.. Друга дайте мне! Друга!!!

Пришлось ночевать в лесу. Как потерял тропинку, где — хоть убей! — Василий не помнит. Перебирает в уме распадки, ручьи, которыми шел, — тропинка была. И вдруг — нет. Там посмотрел, тут — неприятность!..

Но не такая уж большая беда, если тебе двадцать пять лет и успех сопутствует в жизни. Холост, здоров, аспирант Красноярского университета, заканчивает диссертацию, тема диссертации интересна: «Жизнь и язык животных». В поисках натуры пришлось забраться далековато от города, но и в этом нет особой беды: деревенька на речке Вислухе опрятная, хозяева попались хорошие, за постель и еду не дорожатся, и впереди четыре летних отличных месяца: отдыхай и работай.

Отдых и работу в лесу Василий любил. Часами мог наблюдать за хлопотливой белкой, бурундучком, рассматривать в бинокль волчье логово и волчат, черкать в блокноте карандашом. Блокнот полон записей: о призывном крике гиганта-лося, о предостерегающем щелканье филина. Правда, часть листов пришлось выдрать вчера, когда разжигал костер, но это были чистые листы, и их еще осталось много.

Съестного ни крошки — это хуже. Василий затянул ремень на все дырки. Подтянуть бы еще, но ремень не хочется портить. Василий пробирается сквозь кусты прямиком, в надежде наткнуться на речку, на лесную дорогу. Солнце уже высоко — десять часов. Часы Василий завел и тщательно бережет их. Часы — друг человека. Друг — но не человек: не поговоришь с ними, о дороге не спросишь. Несколько раз Василий принимался кричать — «гаркать» по-местному: может быть, кто откликнется. Никто не откликнулся.

Время от времени Василий поругивает себя: не новичок в лесу, а вот оконфузился. Ругань облегчения не приносит — одну досаду. Василий идет час и еще час и к обеду (надо же — к обеду) натыкается на поляну. Трава, цветы, на середине поляны — домик. С беленой трубою, с телеантенной на крыше. Рядом — пасека. Лесничество! — обрадовался Василий. Ускорил шаг, поглядывая, нет ли собак. Собак не было.

У крылечка Василий остановился. Дверь гостеприимно открыта, в комнатах никого, Василий постучал по перильцам, никто не ответил. Василий поднялся по ступенькам, вошел в комнату.

Большая русская печь, под окнами лавка, в простенке между окон картина Шишкина «Утро в лесу». Пахнет мятой и хлебом. Хлеб Василий увидел раньше всего: стол, в центре блюдо с горкой ржаных ломтей. Еще на столе три чашки с похлебкой: большая чашка, средних размеров и совсем маленькая. Возле чашек ложки соответствующих размеров — большая, чуть поменьше и маленькая. Вокруг стола три стула со спинками — тоже пропорциональных размеров: большой, средний и маленький. Видимо, хозяева приготовились обедать, но куда-то вышли. На загнетке печи стоял чугунок, с чуть приоткрытой крышкой. Из-под крышки парило, Василий втянул слюну: никогда он так не хотел есть. Глянул в окошко, в раскрытую дверь — никого нет. Куда запропастились хозяева? Посидел, еще с минуту, вышел на крыльцо — никого. Опять вернулся в комнату, но было невмоготу — ноги сами потянули его к столу. Василий сел на самый большой стул, взял самую большую ложку и стал хлебать из большой чашки. Похлебка была вкусна, и Василий думал: кончу большую — примусь за среднюю чашку. Потом — за маленькую.

Приуменыпилась горка хлеба, большая чашка показала дно. Василий не наелся. Выхлебал из средней чашки и наполовину из маленькой.

Вышел из-за стола. Посидел на лавке. Хозяев попрежнему не было. На стекле окна билась пчела. По жилам текла истома после еды. Жужжание убаюкивало. «Выпустить пчелу?» — подумал Василий, поднялся со скамьи. Но веки слипались, ногам не хотелось двигаться.

Сквозь раскрытую дверь смежной комнаты Василий увидел угол кровати. Спальня? Пошел к двери. В комнате три кровати: большая, средняя, маленькая. Василий не стал бороться с собой, скинул пиджак, сапоги и улегся на большую кровать. Не успел приклонить голову на подушку — уснул.

Пробуждение было неожиданным и нелепым.

Кто-то огромный, косматый навалился на него, рявкнул над ухом:

— Настя, веревку!

Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу — Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.

«Вот как!..» — подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:

— Зачем вы меня связали?

— Затем и связали, — сказал большой медведь. — Шкодить тут будешь.

— Не буду, — сказал Василий.

— Э-э… — возразил медведь. — Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку — в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит — визжит от негодования.

Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.

— Так вы?.. — обалдело спросил Василий.

— Они самые, — кивнул сидевший у него в ногах. — Три медведя.

Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. — думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.

— Ты зачем к нам пришел? — спросил тем временем Михайло Иванович.

— Заблудился я, — ответил Василий.

Михайло Иванович почесал за ухом:

— Заблудиться — оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?

— Никакой другой цели! — Василий мог побожиться.

— Время такое… — продолжал между тем Михайло Иванович. — Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.

Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея — родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы — настоящий дед Матвей.

Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.

— Как же тебя зовут? — спросил Михайло Иванович Василия.

— Василий Елшин.

— Кто будешь?

— Аспирант университета.

— Аспира-ант, — протянул Михайло Иванович. — Пишешь эту… как ее?

— Диссертацию, — подсказал Василий. — Пишу.

— Получается?

— Помаленьку.

Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.

— Может, врешь, паря, — сказал он. — Может, ты подосланный? От охотников?

— Не вру, Михайло Иванович! — горячо возразил Василий. — Бывает же — заблудишься.

— Бывает, — согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: — Как ты, мать, веришь?

— Ружья вроде бы нету, — сказала Анастасия Петровна.

— В руках не держу, — заверил Василий.

— Кто его знает?.. — продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. — Паспорт есть?

Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.

— С собой нет. А вообще — есть…

— Проверить тебя надо, — решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. — Пошли, — сказал домочадцам, — обедать.

Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. «Может, я сплю?» — Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.

— Паря! — донеслось из столовой. — Спокойно!

Слух у Михаила Ивановича был отличный.

— Режет, — пожаловался Василий.

— Потерпишь, — ответил Михайло Иванович. — Пока пообедаю.

Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно — может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.