Поднял резец, молоток.
— Выправлю! — нагнулся к коленной чашечке, ударил сильнее.
Сколок отслоился, но не упал — шелохнулся на чем-то упругом. Владимир поддел его ногтем, как яичную скорлупу, потянул к себе. Обнажилась человеческая живая кожа.
Секунду Владимир глядел на смуглое пятнышко, перевел взгляд на голову статуи. Ему захотелось встать и уйти из галереи.
Он не ушел. Все последующие дни он удар за ударом снимал камень с чего-то непостижимого, но живого.
А когда закончил работу — оставалось только открепить ступни статуи от каменного подстава, — перед ним оказалась девушка: прекрасная, холодная, но живая.
Все в ней было прекрасным: руки, плечи, шея, одеяние из упругого шелка. Веки, казалось, случайно закрытые, — теплые, вот-вот раскроются, и это больше всего поразило Владимира. Тело холодное, твердое, не чувствовалось дыхания, биения сердца, но веки — теплее, вот-вот раскроются. Может быть, у нее глубокий сон? Разбудить ее?..
— Кто ты? — спросил негромко Владимир.
В ответ — молчание.
— Отзовись!
Наверно, спрашивать было не время.
Жил Владимир здесь же, в стеклянной клетке: стол, два табурета, кровать в углу. Обедал в другой половине дома с молчаливой хозяйкой, матерью Тамалы. Других знакомств у него в поселке не было. Вересный не отлучался из городка — до затмения оставались считанные часы. Тамала приедет после затмения, ей интересно взглянуть на солнце через астрономическую трубу. В последний приезд она предлагала Владимиру ехать с ней: «Поглядим — вместе». Владимир отказался из-за работы над статуей. Тамала закоптила ему стекло и уехала. Владимиру не с кем было поговорить. Даже если бы он захотел поговорить — никто из астрономов не оторвался бы от работы, момента, которого ученые ждут годами.
Владимир был предоставлен себе.
Статуя лицом стояла к двери. Дверь Владимир не закрывал ни днем ни ночью. Четыре ступени из галереи вели в сад. Ступени были пологими, Владимир перешагивал их через одну.
Девушка спала. Камень, от которого ее освободил Владимир, не вынесен из галереи — Владимир собрал его у ног статуи в груду. Камень надо будет исследовать. Не это, однако, заботит его сейчас. Владимир полон тревоги и ожидания. Статуя проснется. Не будет же она вечно спящей!
Но день проходит. Прошел. Село солнце. Владимир прилег на кровать. Не спит — прислушивается. Поселок замер, смолкли собаки. Где-то поухал филин и улетел, кажется, за реку.
Часы на столе, но Владимир не решается подойти к ним, посмотреть время. Он ждет. Как это будет, когда статуя оживет? И что потом — завтра?..
За стеклами в саду ветер. Шумит листва. Время тянется, тянется. Подкрался сон.
Был он недолгим. Разбудил Владимира звук шагов, скрип половицы. Владимир поднял голову. Статуя шла к двери. Подошла к порогу. Четыре шага по ступенькам — и дальше она в саду. Владимир поднялся и пошел вслед.
Девушка стояла среди кустов смородины. Владимир подошел к ней.
— Почему все не так? — спросила она.
— Что не так? — отозвался Владимир.
— Нет костров. Только звезды.
— Звезды были всегда, — ответил Владимир.
— А где кочевье, стан?
— Этого уже нет, — сказал Владимир.
— Куда все делось?..
— Ушло, — ответил Владимир. — Все уходит.
Девушка повернулась к нему. Глаза ее были глубокими, темными. Владимир ничего не рассмотрел в них. Может, не понял. Потом она обернулась к степи:
— Хочу туда.
Восток посветлел. Поднялся золотой горб, и, словно вытолкнутая кем-то сильным, нетерпеливым, над горизонтом взмыла луна. Обозначились горы — далекие, смутные, как облака.
— Наши горы! — воскликнула девушка. — Но где люди?
Владимир молчал.
— Боюсь… — говорит она и, не оглядываясь, уходит в дом.
Владимир делает шаг за ней, останавливается. Тоже чувствует страх. И ту же раздвоенность: что происходит? Странный, невероятный сон?..
И почему он в саду? Владимир ощущает ветер, ночную прохладу. Ветер — это хорошо, думает он, приду в себя!.. Но разговор… Возможно ли это? Владимир подставляет разгоряченное лицо ветру. Он себя загипнотизировал. Сколько дней наедине со статуей…
Наверно, час Владимир стоит в саду, стараясь убедить себя, что ничего не было — все сон. И не решается войти в галерею. Вдруг статуя ждет его?..
Все-таки он возвращается. Статуя на месте, такая же неподвижная. Владимир облегченно вздыхает.
Проходит в свой угол, ложится.
Сон к нему не идет. Да он и не спал; сердце у него холодеет: непокорный резец, пятнышко кожи под отслоившимся камнем, только что разговор в саду… — все это было! И все бред. Та же неуверенность овладевает Владимиром. Хочется встать и бежать прочь.
В это время статуя поворачивается — какая там статуя, трясет головой Владимир, — идет к нему.
Наклоняется близко к его лицу.
— Есть степь, — говорит она, — горы. Уйдем туда.
Это она говорит ему — уйдем?.. И ждет? И надо ей отвечать?..
— Как я могу уйти? — спрашивает Владимир.
— Со мной.
Наклоняется ниже — глаза в глаза:
— Ты меня освободил — ты мой. Пойдем.
— Не пойду, — говорит Владимир.
— Не хочешь?
— У меня здесь друзья, Тамала…
— Я Тамала. Ты меня называл — Тамала!..
Владимир молчит.
— Есть другая? Ты ее любишь?..
Глаза по-прежнему глядят в его глаза, завораживают — Владимир не в силах пошевелить рукой. Надо что-то ответить. Не заговоришь — превратишься в камень.
— Как ты… жила? — спрашивает Владимир.
Фраза нелепая, косноязычная. Девушка может не понять. Но она понимает.
— Я спала. В долгом сне…
Голос шелестит над Владимиром, как шорох трава там, в лощине, где стоял камень. «Увидеть тайну!..» Было солнце и небо. И звонкий девичий смех. А тайна здесь — шепчет немыслимые слова:
— Ты освободил меня, ты мой. Пойдем.
Владимир не пойдет, не пойдет!
— Не хочешь?
— Нет.
Девушка отворачивается, уходит. Опять она статуя. На тонкой подставе.
«Бред, бред…» — звучит в голове у Владимира. Может быть, он устал? Может, на него повлияла легенда, рассказанная Тамалой? Так она вот — Тамала, только что говорила ему: «Пойдем». Невероятно, не может быть!
Мысли путаются в голове у Владимира.
Просыпается он внезапно, и первый взгляд его-на небо, на солнце. Схватив закопченное стекло, мимо статуи — ночные сны — наваждение — Владимир выбежал в сад.
Все проходило так, как должно быть. Тень надвинулась на солнце, сначала отщипнув краешек диска. Потом, осмелев, заняла половину. Замолкли птицы, скот повернул с пастбищ в поселок — и вот уж вокруг сумрачно, вечер. Владимир вертел перед глазами стекло, увлеченный зрелищем. Тамала теперь смотрит в трубу, жалеет, что Владимира нет рядом.
И он жалеет. Надо было уехать с ней, не отходить от нее. Не было бы — Владимир ежится — ночного бреда.
Солнце скрылось все. Владимир опустил стеклышко.
— Прощай, — услышал он вдруг за спиной. — Не оборачивайся.
В небе и на земле стояла ночь.
— Прощай. Ты мне чужой.
За спиной прозвучали шаги, удаляясь.
Вокруг было темно.
— Тамала! — Обернулся Владимир.
Никто ему не ответил.
Яркий луч ударил в глаза; Начиналось второе утро. Зашевелились птицы. Владимир бросил стекло, кинулся в галерею. Здесь было пусто. Резцы, молотки лежали, как Владимир оставил их вчера днем. Статуи не было.
Выбежал за порог, на дорожку. Калитка была открыта. Степь — как распахнутые ворота. Человек в ней — былинка. Где ты? — Владимир оглядывал горизонт, холмы. Может, тебя унес ветер, может, ты за холмами? Тамала…
Владимир вернулся в галерею. Сел на табурет. Попытался взять себя в руки, рассуждать здраво. Он освободил девушку от тысячелетнего сна. Она в степи — в родной степи, полной цветов и солнца. И еще в степи люди — араты, охотники. И шатры: сколько людей выехало на покосы. Она встретит своих.
А может, не надо быть рассудительным?
— Тамала!.. — говорит вслух Владимир. И не может понять, кого он зовет: студентку или ту, которая была здесь и ушла.
