Необходимо было подчиняться приказам Министерства, и совесть моя отягощена до сих пор смертью больного. Приём неврологических больных был организован по строгой талонной системе, и больные приходили каждый в своё время, и очередей у кабинета не было. Когда начались профилактические осмотры, которые шли целый год непрерывно, количество талонов, выданных на неделю вперёд, значительно сократилось, а потребность в неврологической помощи не уменьшилась. Поэтому пациенты без талонов то и дело заглядывали в кабинет со слёзно просящим выражением лица. Мне трудно было отказать им. Я чувствовала, как им плохо, и от этого было плохо и мне. Я принимала их, ускоряя осмотр больных по талонам. Так было и в тот день. Я приняла уже многих без талонов, как в кабинет заглянул мужчина, которому три дня назад я выдала больничный лист и направление на стационарное лечение в НХО. У него был ушиб головного мозга – травма, более тяжёлая, чем сотрясение головного мозга. В стационар он не лёг и решил прийти на приём. Я объяснила, что принять его не могу, так как времени не было совсем, и у кабинета уже скопилась очередь. Я сказала: "С вашей серьёзной травмой нужен строгий постельный режим, а не амбулаторное лечение. Срочно ложитесь в стационар". Он дождался окончания приёма и уже в коридоре ходил за мной по пятам и просил, чтобы я его осмотрела. "Нет, не могу, мне нужно срочно ехать на профосмотры. Вас осмотрят в стационаре", – ответила я тоном, не терпящим возражения. Может быть, я бы ему не отказала, но у него на руках было направление в стационар, и там были врачи, которые не участвовали в профосмотрах. Больной ушёл домой, у него началось кровотечение из повреждённых сосудов головного мозга, образовалась внутричерепная гематома, на десятый день он умер. Если бы не было никому ненужных осмотров, то у меня было бы время осмотреть больного и заметить нарастание неврологической симптоматики. Я бы уговорила его лечь в нейрохирургическое отделение, так как он нуждался в оперативном лечении. Будь проклята эта всеобщая диспансеризация!
Однако, дело не только в том, что не стало хватать времени на приём больных или количества врачей для проведения осмотров. Наше государство всегда хорошо решало эту проблему путём увеличения количества врачей, расширения сети поликлиник, не жалея на это средств. Так наш микрорайон Томна много лет назад обслуживал всего один фельдшер. У него было несколько коек для тяжелобольных. Он лечил от всех болезней: подбирал очки, лечил зубы, болезни уха, горла, носа, терапевтические и нервные болезни; как хирург, вскрывал панариции, лечил раны, накладывал гипс при переломах. Он работал с утра до вечера, а, случалось, и по ночам. Тогда не было диспансеризации, и больные обращались только с серьёзными болезнями. Поэтому было достаточно одного только фельдшера широкого профиля. Он пользовался уважением и любовью жителей Томны, и, когда умер, за его гробом шла толпа протяжённостью, наверное, в километр. Потом на Томне появилось три терапевта и специалисты узкого профиля: хирург, невропатолог, ЛОР, окулист, рентгенолог, окулист, детские врачи. Затем количество терапевтов увеличилось до семи, но врачей вновь не хватало, так как появилась работа с бумагами, отчётностью. Росло количество врачей – росла и обращаемость, и заболеваемость. Но для того, чтобы не хватало врачей ещё больше, была придумана всеобщая диспансеризация. Для неё потребовались и все пока ещё здоровые люди, которые совместно с врачами должны были поискать в себе какие-то скрытые болезни, прислушаться к себе, не кольнёт ли где, и бежать скорее к врачу, или регулярно приходить в больницу ещё до того, как кольнёт. Это увеличивало посещаемость поликлиники, отсюда вытекало требование расширения лечебных учреждений и пополнение их новыми кадрами. На это работали многочисленные вузы страны, выпуская ежегодно огромную армию врачей. Огромная армия больных и здоровых помогала этому многочисленному классу медиков иметь работу и заработок. Благодаря им не было безработицы.
Осмотры были совершенно бесполезны. Это понимали даже не медики. Оторванные от работы для обязательного осмотра педагоги удивлялись: "Мы сами придём, когда заболеем". Они рассуждали верно: в больницу нужно приходить только в крайнем случае. Оторванные от станков рабочие нервничали, торопились быстрее бежать к своим станкам, так как каждая минута простоя станка – это минус от зарплаты. Тогда начальники стали заставлять их приходить в выходные. Это было ещё хуже: дома были родители, дети, а рабочие нуждались в отдыхе, а не в осмотрах.
Однако, самая большая вредность диспансеризации заключалась в том, что она меняла мышление человека и сбивала его с естественного пути оздоровления. Ещё со времён Гиппократа было известно, что болезнь легче предупредить, чем лечить. Наше советское здравоохранение решило, что предупреждать болезни должны врачи, а не пациенты, путём осмотра здоровых и выявления болезней на ранних стадиях заболевания, чтобы быстрее и легче их вылечить. Взятый после осмотра на диспансерный учёт пациент должен регулярно являться на приём и проводить профилактическое лечение, а если он не являлся, то сестра ходила по домам и приглашала его, то есть освобождалась от приёма, и врач работал уже за двоих. Народ активно зомбировали, привязывая к врачам и аптеке. Больной фиксировал своё внимание на своих болячках, прислушивался к себе, испытывая страх перед надвигающейся болезнью, которая, оказывается, нуждается в регулярном наблюдении врача. С помощью врача изменялось сознание человека. С помощью лекарств отключалась собственная система регуляции, и собственные защитные механизмы сдавали свои позиции. Болезнь переходила в хроническую форму. Врачи уподоблялись ветеринарам, которые лечат бессловесных животных. Некоторые наиболее прогрессивные и мыслящие люди понимали, что осмотры – мероприятие для галочки, и не поддавались этому бедствию. Врачи не учитывали, что у человека в отличие от животных есть ещё и мышление, которое играет огромную роль как в развитии болезни, так и в выздоровлении. Этому были многочисленные подтверждения на практике: опыт наших предков, которым болезнь была нежелательна, и они настраивались на здоровье; опыт йогов; а также то, что врачи могли видеть ежедневно. Если больничный лист оплачивался на 100%, то вылечить такого больного было труднее, чем того, у кого процент оплаты был меньше. Они фиксировали внимание на болезни, не очень желали выздоровления, и болезнь затягивалась.
Начальство взялось и за меня: заставляли брать на диспансерный учёт всех, перенёсших сотрясение головного мозга, которое не вызывает никаких последствий. С такой травмой ко мне обращались сотни пациентов. Через 21 день пребывания на больничном листе на прощание я им говорила: "У вас всё хорошо, никаких последствий не будет". И всё было хорошо. Да если бы и были какие отдалённые последствия, то я бы об этом никогда не сказала: может, будут, может, нет, зачем заранее волновать пациента? Теперь нужно было заводить на таковых дополнительно к амбулаторной карте индивидуальную карту диспансерного наблюдения, делать уже двойные записи, регулярно вызывать на осмотр, а в конце года делать отчёт по каждому случаю и суммарный отчёт об эффективности диспансеризации. Это абсурд!
Мой областной куратор, под наблюдением которого я работала, учил меня брать на учёт для улучшения показателей больных с легко излечимыми болезнями, которые и сами проходят, а тяжело больных, которые нуждаются в наблюдении и в лечении, не брать. Зачем они нужны для диспансеризации, если испортят показатели? Следовательно, надо вызывать не нуждающихся в наблюдении за счёт отказов в приёме тем, кто нуждадся в лечении. Конечно, болезнь легче предупредить, чем лечить, но не путём всеобщей диспансеризации и не усилиями врачей, а только через привлечение человека к сознательной охране своего здоровья. Здоровье не купишь в аптеке и не получишь его из рук врача.
Природа (Бог), миллионы лет создавая человека из праха земного через ряд промежуточных существ, начиная от амёбы до млекопитающих, выработала и заложила все необходимые механизмы для сохранения его жизни. Мириады клеточных элементов не могли бы работать как единое целое, если бы в организме не существовал утончённый механизм регуляции, в котором особую роль в регуляции играла нервная система, система эндокринных желёз и гипоталамус – чудо природы. Об этом очень хорошо написал Владимир Дильман в книге "Большие биологические часы. Введение в интегральную медицину" (Изд. Знание, Москва, 1986 год, изд. 2-е). Всё живое кроме человека проживает свой биологический возраст, то есть живёт столько, сколько дала природа: бабочка-однодневка – один день, мышь – три года, черепаха – 300 лет. У них нет больниц, и сама природа регулирует их жизненные процессы, излечивая от болезни. Человек, получивший разум и называемый homo sapiens, разрушил этот удивительный механизм саморегуляции, вторгся в миллионы лет установленный порядок и проиграл в сравнении с животным миром. Он не проживает свой биологический возраст и умирает досрочно, тогда как должен жить не менее 180 лет. Преступно вторгаться в божье творение грязными лапами невежества. Пост и молитву предлагал Христос для одержимых бесами, то есть психически больным. Это и сделал профессор Ю. С. Николаев. По его методике им и его учениками вылечены тысячи неизлечимых больных. "Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним", (послание Иакова, 5: 14). Достаточно найти причину недуга, покаяться и вести праведную жизнь.
