Некто очень наглый и нахальный, находящийся где-то в небытии подслушал наши разговоры и захотел немедленно жить в такой счастливой семье. Терпенья у сластолюбца не было никакого: нужно было зародиться ему немедленно – а то вдруг передумают. (Это фантастика). Скорее всего, чёрт, который ходил за мной по пятам, постоянно дёргал меня за верёвочку. Я ничего другого не хотела и в мыслях не держала, как только обнять и поцеловать Лёнечку. Целовалась же я с Димкой, Сашкой, Славиком и ещё не помню с кем. А этот чем хуже? А он застонал. В первый раз я подумала, что у него ногу свело, но затем, повторяя эту процедуру, поняла, что ему становится плохо от моих поцелуев. Я тут не причём, трусы слетели сами, наверное, от его стонов, ведь ветра там не было. Мой возраст приближался к 22 годам, его – к 23. Я была первой женщиной в его жизни, он был моим первым мужчиной. Мы были равны, и произошло самое естественное явление в природе – так в августе падают на землю спелые яблоки, не в силах больше удержаться на ветке. Сначала мы упали на его кровать, потом на мою, потом куда попало и везде, где придётся. Можно было и не падать, мы были почти одного роста: глаза к глазам, руки к рукам, и всё остальное совпадало. Удобно. Кролики, увидев нас, согласились бы занять второе место, уступив нам пальму первенства.

Лёня больше не стонал, это мне очень хотелось стонать, но я боялась, что нас запеленгуют, и терпела. Ощущения были необычными, сходными с ураганом, который захватывал от головы до пяток всё тело, немилосердно сотрясая его как осину на ветру. Лёня неоднократно спрашивал, хорошо ли мне. Я отвечала, что не поняла. Он удваивал и утраивал усилия, очевидно стараясь довести меня до ума, но я не понимала, каким словом назвать оргазм. Чтобы определить, что хорошо, а что плохо, надо с чем то сравнить, но сравнить было не с чем. Тогда я вышла из затруднительного положения, свалив решение этого вопроса на Лёню: "А ты спроси себя, хорошо ли тебе. Как тебе, так и мне. Мне не может быть плохо, если хорошо тебе". Очевидно, ему было хорошо, так как его постоянно тянуло на это мероприятие, как алкоголика к бутылке, у меня же никакой тяги не было. Я была просто попутчиком и шла за ним, как нитка за иголкой.

В его лице я видела всю мужскую половину человечества и сочувствовала им: "Бедные, бедные животные! Как жаль, что они не такие, как мы, они ещё недопроизошли из обезьян и не превратились в людей. Вот и волосы у них растут на лице и на теле – это атавизм, и постоянная тяга к женщине – тоже атавизм". Насколько же интереснее было читать книги, что я и делала потихоньку от Лёни, когда мероприятие затягивалось, а Лёня, закрыв глаза, так увлекался, что ничего уже не замечал.

Как-то Лёня спросил меня, не раскаиваюсь ли я в том, что утратила девственность. Вопрос показался мне таким же странным, как если бы он спросил, не раскаиваюсь ли я, что наступила зима. У меня было не только убеждение, но даже ощущение, что я тут не причём, но я лишь щепка, несущаяся по течению реки-природы, и всё произошло так, как должно было произойти, а иначе и быть не могло.

Вскоре я забеременела и три дня подряд не просыхала от слёз. Рождение детей планировалось, но не сейчас, а тогда, когда будут диплом, дом и сад, а главное, будет независимость от родителей, чтобы уехать подальше и не видеть их никогда. Если за невинные отношения с Димкой я пролила море слёз, то теперь мне предстояла выволочка, какой не было от сотворения мира. Об аборте мысли не возникало даже в самых отдалённых уголках сознания, мне легче было умереть самой. Но у меня был защитник, моя крепкая надёжная стена, мой верный друг Лёня. Он хвалил меня, говорил, что этим надо гордиться, а не стыдиться, и надо радоваться, что у нас будет ребёнок, тогда как у других бестолковых годами ничего не получается, а у меня такие удивительные способности. Путь в Заречный был для меня закрыт навсегда. Мама в письме распекала Лёню на все корки, взваливая на него все грехи мира, и предлагала мне срочно сделать аборт. Затем она и Мария Васильевна приехали к нам в Иваново и шпандорили нас в две руки, но мы были стойкими оловянными солдатиками.

Через три месяца мы поставили штампы в паспорта. Фото. В загсе. Я с Лёней, а Вовик в животе, ему там уже три месяца. Справа от Лёни его сестра Ира. ‹http:atheist4.narod.rusvf11.htm› Сходили в загс, как все люди, девчонки одолжили белое платье, из чего-то соорудили фату. Денег на свадьбу не было ни копейки. Фото. Я с большим животом и с Лёней, Ира с будущим мужем. ‹http:atheist4.narod.rusvf12.htm›

Лёню на месяц взяли в армию, а я поехала на врачебную практику в Кострому и жила в Лёниной семье так, как никогда не жила в своей родной. Здесь была свобода, не было угнетения и тяжёлого диктата. С Павлом Романовичем, отцом Лёни, у нас были общие интересы: садоводство и огородничество, и в саду я проводила всё свободное время. Мария Павловна, мать Лёни, преподаватель литературы – очень культурный человек. У меня было ощущение, что именно она моя родная мать, а злобствующая свекровь – там в Заречном. Лёня и Ира обращались к своим родителям на "вы".

Как только я забеременела, у меня появилось сильное отвращение к близости с Лёней. Я сказала ему, что я больше не могу, и мне нельзя, и попросила его на время моей беременности завести другую женщину, чтобы не мучиться от воздержания. Он наотрез отказался и угомонился, как будто ему ничего другого и не надо было, как только чтобы я забеременела. Он сказал, что с другой у него ничего не получится, так как если любишь, то не изменишь. Я поверила в это, как верила всему, что бы он ни сказал, и заложила эту информацию, как истину, в свой "компьютер". Больше не было наших бурных встреч, а только изредка, чуть-чуть, строго по регламенту. Мы стали ещё ближе. Я чувствовала его даже во сне: как бы крепко я ни спала, я просыпалась, если он смотрел на меня. Лёня многократно проводил этот опыт в разных обстоятельствах: в поезде, в шумном помещении, где были и другие лица, и удивлялся. Я просыпалась только от его взгляда, и не было ни разу, чтобы я не проснулась, когда он на меня смотрел. Как во сне я отличала его от других? В медицине не было ответа на этот вопрос. Фото Мы ходили по улицам обнявшись и пели романсы и арии: "Огонь любви горит в душе не угасая, пусть до зари огонь любви в сердцах пылает". Так нас и сфотографировали. ‹http:atheist4.narod.rusvf13.htm› Как-то увидев нас на улице одна старушка заулыбалась, просияла и сказала: "Как хорошо вы поёте, как приятно на вас смотреть. Будьте всегда вместе и такими же счастливыми".

Мы перестали быть кроликами и стали похожими на людей, и поэтому с каждым днём мы всё сильнее прирастали друг к другу. Лёня говорил, что у нас с ним всё наоборот, не так, как у других людей: у всех сначала медовый месяц, а затем постепенно нарастает охлаждение, а у нас наоборот. Мы становились день ото дня всё ближе, и становилось всё тяжелее расстаться даже на минуту. А расставаться пришлось. И чем дольше шло время – тем длиннее были расстояния, разделяющие нас, и, наконец, время разлуки превратились в вечность.

С первого сентября последнего курса мединститута Лёня устроился сразу на две работы, чтобы я и наш ребёнок не зависели от моих родителей. Помощь от своих родителей Лёня никогда не смог бы принять. Он был не тем человеком, который мог бы паразитировать на шее у родителей. Одну ночь он работал сторожем на стройке, другую ночь – врачом скорой помощи в реанимационной бригаде. Днём мы ходили вместе на лекции и практические занятия. Я перевелась в другую группу, чтобы быть всегда вместе с Лёней. Кроме этого, мы уже вместе сидели в библиотеках, так как он заразил меня интересом ко многим проблемам медицины. Лёня производил впечатление порядочного, умного человека и смог договориться с главным врачом санэпидемстанции. Нам доверили свободный доступ к лабораторному оборудованию. Там мы проводили очень интересные опыты: наблюдали на чашках Петри рост и замедление роста бактерий под действием лекарственных средств, уже применяемых в медицине, и народных, ещё не исследованных. Эффект от народных средств был в десятки раз больше, чем от разрешённых к применению. Это было захватывающе интересно.