Еще не дойдя до остановки, Хафизов почувствовал, как на него что-то снисходит. Потом он убедил себя, что из покойной женщины, которая по его домыслу была хорошим, славным человеком, изошла некая добрая, мирная суть, избравшая его ближайшим местом обитания. Иначе то же самое можно было объяснить терапевтическим видом смерти, произошедшей пока не с тобой. Как бы то ни было, он ощутил густой, наркотический покой, а вслед за тем хаотические темы неудачной повести сложились в стройный хор. Все встало на места простейшим, единственно возможным образом.

“Интересно, – думал Хафизов, – смогу я описать свое состояние, когда узнаю, что смертельно болен? Или верно изобразить смерть самого близкого человека, например…” Дальше у него не хватало духа договорить самому себе, хотя он прекрасно знал, что имеет в виду.

Таким пределом, дальше которого не смело шагнуть воображение, а сон, и бред, и дремучий душевный страх заступили давно, была смерть детей: гробик, настолько маленький и легкий, словно его изготовили не для человека этого мира, а для разбившегося ангела, смертный крик раздавленного во дворе внезапно выскочившей машиной трехлетнего пушистого мальчика, мирный, домашний кувшин с цветами, поставленный не на столе, а на перекрестке, возле бетонного столба, вызывающий своим несуразным видом монотонное удивление – зачем он здесь, почему никто не крадёт? – когда вспоминаешь оброненную кем-то фразу: “Вчера здесь машина сбила девочку”.

Или тот вечер в обществе конторских товарищей, когда один из самых нудных, вредных и придирчивых экономистов за рюмкой водки (под вечер, под самый темный и бредовый вечер) вдруг оказывается человеком и начинает признаваться, что очень любит детей, но детей у него не будет, потому что жена не может рожать, а их первая девочка умерла в возрасте четырех лет. Когда она заболела, поздно ночью, во всем их захолустном районе оказались вырванными телефонные трубки, а из отделения милиции, где он попросился позвонить, его просто выгнали, когда же он всё-таки дозвонился (поздно, как чуял, что поздно), и вернулся под утро домой, жене даже не понадобилось ничего говорить: он всё понял, как только увидел её во дворе. “Вот как они, маленькие, убираются за несколько часов”.

Стоит ли исчезающая жизнь какой-то прозы? Можно ли такое о детях?

Господи, прости.