Когда он повторил в пятнадцатый, должно быть, раз, что их отношения не могут продолжаться долго, что он не оставит жену, потому что это погубило бы его карьеру и испортило жизнь Корни, которая не остановится и перед самоубийством, Либерти не выдержала.

— Слушай, — она никогда еще не произносила таких страшных слов, — слушай внимательно, повторять я не буду. С меня довольно! Ты меня окончательно вымотал. Пожалуйста, Эбен, больше никогда мне не звони и не появляйся.

Мадлон стоило немалых усилий убедить ее, что лучшее лекарство для разбитого сердца — перемена обстановки. Либерти съехала с квартиры на Восемьдесят второй улице в Восточном Манхэттене, которую снимала вместе с двумя коллегами из «Флэш», и перебралась в неприглядный квартал к югу от Канал-стрит, на верхний этаж бывшего склада, в грязь, пыль, ржавчину, скрежет петель и скрип полов. Каждый вечер после работы, натянув обрезанные джинсы и рваную майку, она принималась малярничать, колотить молотком, орудовать разводным ключом, превращая запущенную берлогу в пригодное для обитания место. Потом она валилась на кровать, окончательно потеряв способность думать, мечтать — мечтать об Эбене Пирсе.

В день ввода в эксплуатацию новой ванны, завершавшей обновление всего чердака, она дошла по Уэст-стрит до Хьюстон-стрит и попросила у хозяина винного магазина самое лучшее и дорогое шампанское, какое у него только найдется. Он порекомендовал «Родерер кристал» 1968 года, и Либерти выписала чек, одним махом исчерпав свой банковский счет. Вечером, стоя у окна и глядя на Гудзон, в котором отражалась новорожденная луна — закорючка, вынырнувшая из белых туч, — она сказала себе: «Рано или поздно он вернется». Произнеся это заклинание, она спрятала шампанское в отделение для овощей внизу новенького голубого холодильника.

Ее разбудил телефонный звонок.

— Здравствуйте, Либерти.

— Здравствуйте…

— Надеюсь, вы не сердитесь, что я так рано вас разбудил?

— Не волнуйтесь, я давным-давно проснулась. — Она зевнула прямо в трубку. — А вы кто?

— Арчер Репсом.

Она посмотрела на часы. Двадцать минут седьмого. Будильник должен был прозвенеть только через два часа.

— Хотите что-то добавить?

— Продолжить интервью, если не возражаете.

— Не надейтесь, что я буду против. Вы что-то вспомнили?

— Можете со мной позавтракать через полчаса?

— Запросто.

— Форма обычная, теплая. Не забудьте диктофон.

Через полчаса Либерти в вытертых до неприличия саржевых штанах и синем жакетике ждала его внизу. Диктофон и блокнот лежали в кожаной сумке, перекинутой через плечо.

Белый шестидверный «мерседес» затормозил у тротуара, дверца распахнулась, и Либерти прыгнула на заднее сиденье.

Репсом говорил по телефону.

— Привет! — сказала она, но он лишь кивнул.

Машина тронулась, водитель обогнул угол и устремился к Черч-стрит.

— Вернитесь и поговорите с ними. Напрямик, без бумажки, слышите? — Арчер чуть не прижег белую трубку своей черной сигаретой. — Просто какие-то бездари! — Он нажал кнопку на трубке. — Здравствуйте, Либерти! Извините, я сейчас. — Он произнес три цифры, потом сказал:

— Доброе утро, Сьюзи. Раздобудьте мне на Багамах сами знаете что. — Он мельком взглянул на Либерти. — Только скрытно. Вы меня поняли? Так я и думал. Спасибо, спасибо!.. — Следующие цифры, третий собеседник:

— Здорово, Том! Не разбудил?

Она старалась не пропустить ни слова, прихлебывая апельсиновый сок из бара. На сиденье лежал свежий номер «Уолл-Стрит джорнел», раскрытой на второй странице. Внимание Либерти привлек заголовок: «Гринхауз даст показания в обмен на снятие обвинения». Фамилия автора статьи отсутствовала.

Либерти схватила газету и с бьющимся сердцем прочла: «Сенатор Эбен Пирс, член сенатского комитета по финансам, недавно назначенный председателем подкомитета по изучению обвинений, выдвигаемых против Комиссии по биржам и ценным бумагам, встретился вчера утром в штаб-квартире „Рейсом энтерпрайзиз“ с А. Дж. Ренсомом. Оба отказались от комментариев…

Так вот оно что! Оказывается, Э. Пирс приехал в Нью-Йорк расследовать слухи о существовании на Багамских островах так называемого грязного фонда «Рейсом энтерпрайзиз», предназначенного для Гринхауза!

Она вжалась в сиденье. Еще немного — и они бы столкнулись вчера у Ренсома. И все же, что бы ни писали газеты, она отказывалась верить, что этот элегантный господин — мошенник, и не собиралась помогать Эбену собирать на него компромат.

Либерти отложила газету. Куда он ее везет? Они ехали по восточной части Манхэттена, все глубже забираясь в синие каньоны финансового района. Жаль, что она послушалась его совета и оделась кое-как: ей не улыбалось щеголять в наряде хиппи среди пиджачно-галстучной братии. Шины лимузина зашуршали по брусчатке, и Либерти удивленно огляделась. По обеим сторонам улицы, совсем близко от окон машины, громоздились старинные дома.

Машина остановилась у высокой стены, затянутой плющом, и Рейсом, повесив трубку, распахнул дверцу.

— Добро пожаловать в «Сад скульптуры». Либерти.

Она почувствовала аромат лайма и мускуса и облегченно улыбнулась. Ее подозрения не подтвердились; позор откладывался, намечался пикник.

— Я слышала про этот «Сад», но меня сюда не приглашали.

— Это ее владения.

— Чьи?

— Китсии, разумеется.

— Ну конечно! — Она бесцеремонно хлопнула его по плечу. — Вот это атмосфера! Раш все про вас наврал. Вы молодчина! — Она выпорхнула из машины.

«Глазок» в двери закрылся, и перед гостями появился смуглый худощавый араб. Либерти помнила таких по Звару: они гуляли по набережной и толклись в казино.

За стеной их встретила двухэтажная кирпичная постройка в георгианском стиле, со свежевыкрашенными зелеными ставнями на окнах, обильно заросшая плющом. Миновав низкий длинный навес, увитый разросшимися глициниями, они оказались под открытым, небом, среди осколков скульптур Китсии, похожих на фрагменты одного колоссального тела. Приглядевшись, можно было различить бедра, груди, плечи.

Либерти почувствовала на себе насмешливый взгляд Арчера. Внезапно он исчез среди живой изгороди, и она нырнула следом за ним. Увидев его уже за углом, она догадалась, что угодила в лабиринт, из окружавших ее живых стен которого торчали куски каменных изваяний. Она остановилась, пытаясь уловить звук шагов Ренсома по щебенке, но это не помогло: сколько она ни пыталась затем найти выход, перед ней снова и снова вырастала шелестящая листьями преграда. Наконец, почти потеряв надежду, усталая и проклинающая все на свете, она вышла на поляну.

Здесь стоял еще один кирпичный дом с зелеными ставнями, миниатюрная копия первого. Когда-то он, по-видимому, служил садовым флигелем, а теперь превратился в кухню: из вращающихся дверей то и дело выбегали официанты с подносами, судя по виду, тоже уроженцы Звара. Гостей не было видно: они размещались в шести заросших бельведерах, стоящих кругом, и Рейсом из ближайшего уже манил Либерти.

— Подобно всем крупным художникам, Китсия не может оставить в покое ландшафт. Отсюда открывается неплохой вид, вам понравится. — Он подал ей руку и помог подняться по ступенькам.

Действительно, с возвышения лабиринт, который они только что преодолели, казался замысловатым рисунком.

— Мало ей железа и камня, подавай еще живую растительность! — Либерти восторженно огляделась. — Вон там я вижу нечто похожее на клетчатый шотландский килт. Потрясающе!

Между прочим, я всегда питала слабость к бельведерам и садам.

Это какой-то особенный мир! А ведь до всех этих бездушных офисов рукой подать. Кажется, достаточно забраться на эту стену, чтобы до них дотронуться. — Она перехватила взгляд Ренсома и, скромно потупив взор, оперлась на ограждение. — Кто здесь гости? — спросила она.

— Знакомые Китсии: люди искусства, представители власти, финансисты. Большинство из них — белые вороны.