Вернувшийся из недолгой отлучки оптимизм потребовал какого-нибудь подвига и, оторвавшись от промерзлых ступенек, я совершил пробежку к библиотечному корпусу Клементины, предполагая, что многострадальный отец Фернандо даже в столь поздний час корпит над рукописями и книгами. Пришлось изрядно порыскать между высоченными шкафами и полками, прежде чем я отыскал убежище младшего из святых отцов, брошенного одиноко барахтаться среди книжного моря в поисках жемчужин истины.

— Я пришел вам помогать! — жизнерадостно объявил я, увидев страдальческую физиономию недавнего выпускника Толедской школы. — Вы еще живы, мученик во имя веры?

— Почти, — Фернандо явно не мог взять в толк, с какой радости занимавшему относительно привилегированное положение секретарю нунциатуры вдруг приспичило копаться в залежах трудов по различным «логиям», но здраво решил воспользоваться подвернувшимся моментом и скинуть на меня хотя бы часть своих трудов. Он потянулся, не выбираясь из-за стола, и сквозь зевок спросил: — Который час, кстати?

— Полночь! — зловеще сообщил я. — Самое время вызывать демонов и заключать союзы с силами тьмы. Между прочим, я недавно ходил в гости к самым настоящим чернокнижникам, хотите узнать, как они это проделывают?

— Тьфу на вас, — отец Фернандо торопливо перекрестился. — Слушайте, если вы в самом деле собрались помогать, то сделайте одолжение — пошарьте на верхней полке во-он того шкафа, только постарайтесь ничего не уронить...

В библиотеке мы просидели почти до рассвета. Не сказать, чтобы наши совместные усилия принесли какой-то зримый результат, ибо на меня напал стих болтливости, а отец Фернандо, как выяснилось, имел весьма смутное представление о течении светской жизни за пределами монастырских ворот и я принялся срочно восполнять этот зияющий пробел в его образовании. Заодно, как водится, мы перемыли косточки нашим начальникам и знакомым, я выслушал добрую порцию сплетен о бытии Клементины, а под самое утро Фернандо вдруг задал весьма неожиданный и странный вопрос: известно ли мне что-нибудь о китайском искусстве?

Подумав, я честно ответил, что видел в пражских лавках редкостей гравюры и рисунки на шелке, привезенные из этой далекой и малознакомой европейцам страны, попадались мне также безделушки навроде вееров, ножей, украшений и статуэток, да еще пара очень красивых и столь же дорогих шкатулок из неизвестного дерева, инкрустированных перламутром и черепаховой костью. Этим мои познания и ограничиваются.

— А у ваших знакомых вы подобных вещиц не встречали? — сузил круг своего любопытства отец Фернандо.

— Почти в каждом доме имеется хоть одна, — я развел руками, едва не перевернув стопку мою же сложенных фолиантов. — Вас интересует некая определенная вещь?

— Черная лакированная шкатулка с перламутровым узором в виде геометрических фигур, — чуть приоткрыл завесу тайны Фернандо, но тут же разочарованно добавил: — Хотя вряд ли она здесь... Скорее всего, в Париже.

— В ней есть нечто особенное? — скорее из любезности, нежели из любопытства уточнил я.

— Не знаю, — ушел от ответа мой собеседник. — До меня дошел слух, что такую шкатулку очень целеустремленно разыскивала покойная мадам Галигай и ее дружки, вот я и спросил, может, вы что слышали...

Если бы я умел предугадывать события, то обратил большее внимание на предмет неопределенных поисков Фернандо. Однако в те дни меня занимали иные дела и иные тревоги.

Утром следующего дня план, родившийся с воскресенья на понедельник одной промерзлой ноябрьской ночи, претворился в жизнь, но ничего хорошего из этого ровным счетом не вышло. Наоборот, все стало намного хуже.

Замысел был прост, как все поистине гениальное: дождаться, когда отче Алистер покинет свое жилище, направляясь сначала на мессу к святому Сальватору, а потом в подвалы, и явиться к нему в гости. Дверь стояла незапертой, но мне пришлось вспомнить давние занятия по искусству проведения обысков и потратить около часа, тщательно обшаривая комнаты, заглядывая во все возможные тайники и щели. В какой-то миг я испугался, заподозрив, что святой отец догадался о моих замыслах и прихватил искомое с собой, но для проформы опрокинул стоявшую в углу пустую корзинку. Из нее выпали какие-то старые тряпки и выкатилось Оно — маленькое, зелено-золотистое и свежее, точно сегодня утром сорванное с ветки.

Яблоко с яблони Гесперид, подарок Леонарда, непонятно с какими целями врученное Мак-Даффу на свадьбе делла Мирандолы и Фраскати-старшей. На ощупь оно казалось чуть теплым и, как я выяснил с помощью собственного чутья, вокруг него витал слабый медвяный запах. На миг возникло сильнейшее искушение откусить кусочек и посмотреть, что произойдет, однако осторожность победила. Сунув загадочный фрукт в прихваченную с собой сумку, где уже пребывал пяток его собратьев (купленных у уличной торговки и напрочь лишенных магических свойств), я постарался придать комнатам первозданный вид и без особого желания зашагал к месту своих ежедневных мучений — флигелю, в котором скрывались допросные помещения.

Особо не мудрствуя, я решил подсунуть яблочко отцу Густаву. Сверхъестественные и потусторонние существа, если верить демонологам, способны предвидеть будущее, и, если Леонард догадывался, что угодит в подобный переплет, он наверняка постарался заранее предусмотреть какое-нибудь средство спасения. Как поступают с волшебными яблоками в любом предании? Разумеется, едят, а потом выясняется, что закусивший редчайшим деликатесом приобрел способность либо понимать звериный язык, либо размахивать мечом с утра до вечера, а потом с вечера до утра, либо незамысловато погрузился в сон на триста лет.

«Что бы ни случилось, все на руку Мирандоле и кардиналу, — убеждал я себя. — Привычное течение следствия нарушится, а в суматохе можно провернуть многое. Я выполню обещание, данное отче Алистеру: не скажу ни слова в защиту обвиняемых. Риск исключается. Коли он заметит и опознает свое яблочко, то не сможет упрекнуть меня в краже. Ведь тогда ему придется объяснять герру Мюллеру, откуда у него завелся сей артефакт. Не опознает — еще лучше. В любом случае яблокам самой природой предназначено оказаться съеденными, и вряд ли Леонард имел в виду другой способ употребления его подарка».

Комната для дознаний пустовала, если не считать полусонного монаха Клементины, разводившего огонь в камине, и околачивающихся под дверями стражников, втихомолку дувшихся в кости. Пробравшись за стол председателя трибунала, я состроил ужасно деловитое выражение и принялся раскладывать по местам допросные листы, протоколы и прочую бумажную мишуру, заодно водрузив среди них скромную деревянную вазочку, наполненную поздними осенними яблоками. Леонардов подарочек лежал на самом верху — никто не рискнет взять угощение прежде господина папского легата, а мне того и надо.

Покончив с этим, я устроился за своим столом и стал ждать прихода святых отцов, мысленно потирая руки и чувствуя себя кем-то вроде сочинителя пьесы перед началом спектакля. Декорации расставлены, действующие лица вытвердили свои реплики назубок, зрители рассаживаются, и полотнища занавеса вот-вот разойдутся в стороны...

Но вместо успеха представление ожидал полный провал.

Сегодня тяжести молота святой инквизиции предстояло обрушиться на содержателя пражского театра Лоренцо Фортунати. Его арестовали прошлым вечером и минувшая ночь наверняка показалась ему самой долгой из всех ночей. В дознавательный зал его не привели, а скорее, приволокли, и двоим подчиненным фон Цорна пришлось во время всего слушания стоять позади итальянца, не позволяя ему упасть. Моя вера в благополучный исход дела начала стремительно таять, ибо человек, еле переживший допрос, охотно согласиться со всем, что от него потребуют сказать, но я от души надеялся на яблочко.

Тяготы предварительной стадии дознания возложили на отче Лабрайда, с чем он справился безукоризненно. На свет явился длинный исписанный лист, и неофициальный заместитель господина нунция провозгласил на той разновидности языка, что именуется «канцелярско-бюрократической» и на которой обычные люди не разговаривают: