— В ходе расследования подозреваемый добровольно дал обширные, развернутые и всецелые показания, скрепленные присягой на Библии в присутствии святых отцов и представителей светского судопроизводства... — тут он сделал паузу, небрежно пробормотав: «Тут с десяток имен, я, с вашего позволения, пропущу», и продолжил: — подтвердив все выдвинутые против него обвинения, назвав имена особо злостных единомышленников, покаявшись в отрицании Создателя и преступном поклонении врагу рода человеческого...
— Понятно, понятно, — снисходительно кивнул отец Густав и пристально воззрился на синьора Лоренцо, обритого и обстриженного в соответствии с порядком ведения допросов. Обвиняемый попытался что-то выговорить, не преуспел и вернулся к прежнему полубессознательному состоянию: — Что вам удалось узнать относительно его сообщничества с демоном?
Отче Лабрайд зло зашуршал бумажками. Герр Мюллер заметил вазочку, потянулся, выбирая крупное красное яблоко, притулившееся сбоку... И вдруг, рука его дернулась, будто ладонь отца Густава кто-то направил. Великий Инквизитор небрежно прихватил лежавший сверху зеленовато-желтый плод и с отчетливым хрустом откусил изрядный кусок. Я затаил дыхание.
Ничего не произошло. Ладно, подождем. Чудеса не обязательно должны происходит мгновенно и сопровождаться шумными эффектами.
— Отрицает, — сообщил Лабрайд, явно разочарованный, что не сумел полностью оправдать доверие патрона. — Клянется, будто понятия не имел о двойной сущности своего покровителя и всегда считал его обычным человеком.
— Принимал ли обвиняемый от делла Мирандолы какие-либо амулеты, участвовал в проводимых им колдовских ритуалах или заключал договоры о служении, предлагая в качестве оплаты душу? — господин председатель расправился уже с половиной яблока, второе украдкой присвоил аббат Гибернов, пребывавший с утра в дурном настроении, вызванном, как мне показалось, тяжелым похмельем.
Фортунати, расслышавший часть вопроса, замотал головой, уронив на каменный пол несколько красных брызг, и еле слышно проговорил: «Нет».
— Деньги брал, — дотошно уточнил отче Лабрайд. — Для устроения представлений и выплаты жалования актерам. Золотые и серебряные монеты венецианской и местной чеканки. При обыске у обвиняемого изъяли несколько штук, испытали святой водой — обычные...
— На мой взгляд, — бесцветным голосом сообщил герр Мюллер, — виновность доказана apriori. Обвиняемый подтвердил, что получал золото от господина делла Мирандолы. Нам известно, что в действительности под личиной венецианского посла скрывается инфернальное существо, именующее себя Леонардом. Следовательно, синьор Фортунати добровольно согласился принимать помощь от дьявола через одного из адских демонов. Отсюда напрашивается очевидный вывод: обвиняемый заключил договор с сатаной и погубил свою бессмертную душу. Секретарь, запишите мои слова.
Пока я записывал, отец Густав жевал зеленоватую плоть гесперийского фрукта.
— Напомню, — со знанием дела продолжил святой отец, — договор с дьяволом является основой для колдовства. Таким образом, можно предположить, что обвиняемый Фортунати, заключив соглашение с силами ада, противоречил и не покорялся Господу, и действовал по наущению демонов, получивших власть над его душой. Однако...
Герр Мюллер запнулся и его речи вдруг продолжил тяжеловесный Лабрайд.
— Для его души еще не все потеряно, — заявил святой отец. — Дьявол здесь в менее выгодном положении. Во-первых, как известно, сатана действует с дозволения Господнего. Следовательно, если обвиняемый просил демона сделать что-нибудь такое, чего Господь ему не мог позволить, то потусторонняя тварь могла потерять доверие человека и подтолкнуть его к покаянию. Во-вторых...
— Сказано же, — сварливо перебил внезапно проснувшийся аббат, — вина доказана! Передать поганца в руки светских властей, чем раз и навсегда покончить с этой мерзостью! Аминь!
Отец Густав повертел то, что осталось от колдовского яблочка, в руке, и огрызок по плавной дуге отправился в камин, полыхнув там оранжевой искоркой. Теперь или никогда!
— Что говорят остальные задержанные? — поинтересовался Мак-Дафф. — Кстати, сколько их?
— Пятнадцать человек, — сверился с принесенными списками Лабрайд. — Восемь мужчин, семь женщин. Святые братья проводят с ними душеспасительные беседы, физическое устрашение пока ни к кому не применялось. Четверо просят помиловать их на любых условиях, остальные колеблются.
В дверь без стука (очевидно, следуя заранее отданному распоряжению) ввалились трое или четверо солдафонов, таща за собой слабо упиравшегося Мирандолу — именно Мирандолу, не Леонарда. Увидев, какую встречу ему подготовили, бывший венецианский посол замер, как вкопанный. Появление нового человека ускользнуло от внимания Лоренцо, изо всех сил старающегося удержаться на этом свете.
— Вы вовремя, — бесстрастно заметил герр Мюллер. — Полагаю, нет необходимости вас знакомить? — Мирандола растерянно кивнул. Фортунати оклемался до той степени, чтобы повернуть голову, увидеть своего покровителя и отчаянно затрепыхаться. — Сей субъект утверждает, что вы по доброте душевной оплачивали расходы его балагана...
— Это не преступление, — облизнув губы, спокойно проговорил Мирандола.
— Как же не преступление? Фортунати деньги брал?
— Это всем известно, сударь. И никогда не скрывалось. Я не считаю меценатство чем-то ужасным или оскорбительным. Вам моих денег жалко?
— Если бы ваших... — преувеличенно горько вздохнул инквизитор. — Я понимаю, золото — это только золото, и ничего больше. Главное, не что принимать, а от кого. Всем нам знакомый демон Леонард...
— Я не отвечаю за действия Леонарда! — заорал Мирандола. — Кого и за что тут судят, я хочу знать?
Никто не обратил на крики венецианца никакого внимания. Хотя во многом он был прав: ухватившиеся за обвинение инквизиторы действовали по своему излюбленному принципу «Каждый хоть в чем-то, да виновен».
— ...Известный нам демон Леонард, — продолжал герр Мюллер, — существо, без всяких сомнений, имеющее инфернальное происхождение, одаривал вертеп Фортунати. С чего бы явившемуся из самых черных глубин ада чудовищу помогать людям, буде они благочестивыми и искреннее преданными Господу нашему и Святой Церкви? А вы лично, уж не знаю, по наущению демона или сами, сочиняли безнравственные опусы, которые Фортунати и его приспешники показывали добрым людям, отвлекая их от служения Небесам и забот о хлебе насущном.
— Не хлебом единым жив человек, — отпарировал итальянец словами Нового Завета. — К тому же в ваших церквях слишком однообразные представления. Нельзя разыгрывать одну и ту же пьесу почти полторы тысячи лет подряд — она приестся и наскучит.
— Богохульство, — вполголоса заметил отец Алистер.
— Правда, которую вам неприятно слышать, — возразил Мирандола. — Ваше высоко-как-вас-там, чем провинился бедняга Фортунати? Да, признаюсь, я содержал его театр. Что такого? Повторяю: я за Леонарда не в ответе и помогал актерам по своей воле. Или вы решили извлечь из небытия указ старой развалины Рудольфа, запрещающего театральные представления, и сделать его своим боевым знаменем?
Светлейший легат не ответил. На его малоподвижной физиономии появилось и исчезло мимолетное выражение человека, обнаружившего досадный непорядок в своем до того безукоризненном организме, но еще не уловившего, какой именно. Я невольно подался вперед — неужели яблочко вступило в действие? Герр Мюллер слегка поерзал в своем кресле, вызвав недоуменные взгляды сидевших слева и справа отче Лабрайда и аббата Якуба, суетливо перебрал оказавшуюся под рукой пачку бумаг, закашлялся и резко встал:
— Прошу извинить меня, братья, но... Кажется, я неважно себя чувствую. Отец Алистер, завершите следствие и сформулируйте приговор. Мы располагаем и признаниями, и свидетельствами третьих лиц, следовательно, с юридической точки зрения обвинение построено безупречно. Я был бы склонен требовать у светских властей очистить эту скверну огнем, ибо церковь не допускает кровопролития...
