I do you, everybody knows it’s true…[2]

Ходили мы всегда в обнимку, иногда под руку. Привычка и рутина не отбила у нас охоту обниматься и целоваться. Двое влюбленных на всю жизнь. Нас тянуло друг к другу, точно магнитом. Даже за обедом и ужином, стоило нам отложить вилки или ложки, как пальцы наши переплетались… Случались, конечно, и ссоры, и конфликты – всякое бывало. Но возможность окончательного разрыва приводила нас в ужас, и мы с благородством, доходившим порой до смешного, прощали друг другу все грехи и больше о них не вспоминали… Бывало, что разгорался спор, мы хлопали дверью – и тогда казалось, что весь мир рушится. Но потом всё стихало, беседы продолжались, и мы стремились не вспоминать о ссоре, а если порой и вспоминали, то когда уже были в постели…

Day to day that’s the way our game is played.[3]

Новая встреча с Луисом грозила катастрофой. Я до того его любила, что мне уже хотелось, чтобы он исчез навсегда, а наша любовь оставалась бы вечной и возвышенной. Я уже говорила об этом… Так оно и вышло. Достаточно было одной встречи, чтобы все вернулось, и вулкан пробудился. Первая наша разлука длилась два месяца. Встретиться пришлось для того, чтобы поделить диски – почти все он забрал себе. Я предложила сходить в японский ресторан. Там есть отдельные кабинеты, где можно наговориться вдосталь, где я могла бы поплакать, а он – поцеловать меня… Я вздыхаю. Извержение началось, как только мы вышли из машины и направились к ресторану… Нам было невмоготу идти в отдалении друг от друга. Поэтому мы друг к другу прижались, но обниматься было нельзя, и ни он, ни я не знали, куда девать руки… Приветливо встретившая нас японка указала нам единственный свободный кабинет – номер девятнадцать. Наш кабинет. Мы разулись, уселись за низенький столик, и приветливая японка протянула нам меню. Я ужасно проголодалась. Он сказал, что и он тоже… японка приняла заказ и затворила дверь в наш маленький мирок. Он сидел спиной к двери, я – лицом к нему. Первые десять минут мы задавали идиотские вопросы, давали дурацкие ответы, что-то мямлили и скользили взглядом по столу и по стенам.

– Новая блузка?

– Не то чтобы новая… А, вот! Я нашла твой перочинный ножик!

– Хорошо, очень хорошо.

За каждым глупым словом – скрытый смысл, за каждой фразой – подтекст. Голос сердца читается между строк.

– Я нашла перочинный ножик и шахматы.

(Ты представить себе не можешь, что в душе у меня творится, когда я тебя вижу…)

– Все хорошо.

(Вот бы расстегнулась пуговка у тебя на блузке…)

– А шахматная доска у меня теперь вместо телефонного столика…

(Как хочется тебя поцеловать… Боже мой!)

– Да, помню. Ничего. Другую доску достану…

(Пойдем домой… к тебе…)

– Ладно.

(Ладно.)

Не успела приветливая японка подать суши, как мы превратились в единое целое. Восточная женщина легонько постучала в дверь… Мы перестали целоваться, и Луис объявил, что пора ехать. Я положила суши на заднее сиденье. Мы не проронили ни слова. Я загляделась в окно, слушая, как ветер поет победный гимн. Ветер всякий раз возвращал мне Луиса.

Мы начали, едва переступив порог дома. Гараж. Он поставил машину и стал срывать с меня одежду, обнажая плоть, истосковавшуюся по его ласкам… В лифте вместе с нами ехала женщина в зеленой шали, которая избавила нас от своего общества и оставила наедине лишь на седьмом этаже…

Наша последняя размолвка произошла оттого, что я перепутала его имя. Я назвала его Андре. Он разозлился и исчез.

– Ты же знаешь, что Андре – это мой лучший друг.

– Что он был твоим любовником, я тоже знаю.

– А хоть бы и так!

– То, что ты меня назвала его именем – это уж слишком…

– Да не было у нас ничего…

– Не хватало только, чтобы во время оргазма ты заорала: «Ах! Андре!»

– Что за чушь…

– Тогда я буду звать тебя Вивиан, Барбара…

– Да зови как хочешь!.. Роберта, Фернанда, Изадора, Ребекка, Жасмин… Луара, Жудит…

Он взял пиджак и хлопнул дверью, когда я произнесла «Валерия».

You do me, I do you…[5]

Столько встреч и разлук, столько ссор и примирений, столько слов… Я вздыхаю.

Красная папка

У меня есть желтая и есть красная папка. В отличие от желтой, красную ни от кого не прятали – она всегда была в изголовье у матери. Любопытства эта папка у меня не пробуждала – в ней мать хранила счета, договоры, свидетельства… Никто туда не лазил, пока мать не уехала за границу и ей срочно не понадобился один документ. Она позвонила из Канады и сказала, что точно помнит: документ должен быть в красной папке. Папка была переполнена, и казалось, что резинка вот-вот лопнет.

– Завтра обязательно вышли! А то меня отсюда не выпустят…

– Мама, ты же была на Сицилии!

– На экскурсии я познакомилась с одной канадкой…

– Знаю… Так я тебя хоть когда-нибудь увижу?

– Увидишь. На Рождество.

– Ты уже два года это повторяешь.

– Обещаю, что на это Рождество приеду. Я столько подарков накупила – наверняка будет перегруз… У меня всё в порядке.

– У тебя подруга или друг в Канаде?

– Подруга. Шерил. Хочешь поговорить с ней?

– No, thanks…[6]

– Ты хорошо закрыла папку? Смотри, чтоб ничего не выпало! Там полно мелких бумажек…

– Все нормально.

– Осторожно, резинку не порви.

– Да выдержит резинка.

– Поцелуй от меня братьев. Я пришлю им открытки…

– Как я по тебе скучаю!

– Я тоже.

– Приезжай скорее!

– На Рождество. Я тебя очень люблю.

– И я тебя.

– Целую!

– Целую…

…Последняя открытка пришла с Сицилии.

После того как братья мои женились, я еще три года жила с мамой… В это время она серьезно занялась литературой. Поглощала целые собрания сочинений разных авторов, рискнула написать несколько монографий и, наконец, получила стипендию в Португалии. Ее пригласили на полугодичную стажировку в какой-то португальский университет. Вся такая важная, она села на самолет и перелетела через Атлантический океан… Стажировка закончилась, и мама поехала к друзьям в Амстердам, потом в Милан, сообщила письмом, что летит в Непал… Ей оставалось только позвонить с Марса и попросить, чтобы я нашла родственников в Южной Африке…

Мама не ангел, но обзавелась крыльями и улетела.

Я положила трубку и решила еще разок заглянуть в желтую папку. Открыла дверцу шкафа, но не нашла там ни чемодана с зимними вещами, ни, тем более, папки. Значит, увезла с собой, решила я. Испугалась, что больше мне не придется перечитывать ее записок. А то, что запечатлелось в памяти, я могу и забыть…

Я закрыла окна и полила цветы. Это я делала раз в неделю. Мама предложила мне пожить у нее, пока она в отъезде, но я понятия не имела, что мне делать со своей мебелью.

Я въехала в свою бывшую комнату. Мать всё оставила так, как было при мне, только перекрасила желтые стены в белый цвет. В комнатах у братьев тоже всё осталось по-прежнему. Я ощутила ностальгию по времени, когда жила здесь, и сжала в объятиях красную папку. Когда я собралась убрать ее обратно в тумбочку, ветхая резинка лопнула. Все важные бумаги вывалились у меня из рук, заплясали в воздухе и попбдали на пол. Счета, договоры, дубликаты, квитанции, приглашения на свадьбы и юбилеи, молитвы, образки, просроченный заграничный паспорт, свидетельства о рождении – мое и братьев, удостоверение избирателя, а дальше – газетные вырезки, газетные вырезки, газетные вырезки…