― Решают? Вроде как на тинге? ― презрительно протянул Скапти. ― И никаких сражений?

― Они не верят в сражения, ― свысока поучал Валкнут. ― Они верят в смерть, а когда умирают, их называют мучениками. А те мученики, которые по их мнению мучились лучше других, становятся святыми.

Кто знал, те кивали, а кому это было внове, те недоверчиво качали головами. Скапти с отвращением сплюнул:

― Ну, коли у них такой порядок, завтра мы им наделаем кучу мучеников, ничем не рискуя.

Эйнар поднял руку ― волосы, как черная вода, бьющаяся вкруг камня его лица.

― Не обманывайтесь. Что там толкуют христиане ― дело одно, а это королевство ― совсем другое. Считается, что здесь следуют Белому Христу и вроде бы гнушаются битв, но стену щитов выстроят такую, что как бы нам не обдристаться, коль на беду мы наткнемся на нее. Сделаем все быстро и без шума, скоренько войдем и выйдем ― резвее, чем Колченог на бабе.

Смех. И Колченогу локтем в бок. А тот ухмыльнулся:

― Слыхал я рассказы о сокровищах, Эйнар. Не меньше драконьего клада. Мне хочется думать, что я не валяю дурака, гоняясь за детскими побасенками.

Настало внезапное молчание, и я удивился ― почему Колченог сказал это, тогда как другие, очевидно, держали язык за зубами. Позже я, конечно, узнал, почему Колченог предпочел сказать то, что сказал.

Эйнар снова оглядел всех своими черными глазами.

― Короче говоря... ― Он поднял руку, а Колченог собрался харкнуть. ― Попридержи свое весло, ― сказал Эйнар, и Колченог сглотнул.

Эйнар огладил усы и заговорил, поглядывая вокруг.

― Этот монах Мартин, он мудрец, он ныряет в мировое море знаний и выуживает отборный улов. Ламбиссон знает ему цену и прячет его, а Брондольв, как вам известно, денег на ветер не бросает.

Угрюмые усмешки были ответом, и Эйнар поскреб подбородок.

― Я... я обнаружил кое-что, и это заставляет меня поверить, что дела Бирки куда глубже, чем то, что видно на поверхности. Такой змеиный клубок. И когда я узнаю больше, вы тоже узнаете.

Колченог хрюкнул, и это походило на согласие. Другие бродили и шептались друг с другом.

Эйнар поднял обе руки, и настало молчание.

― Итак, мы ― Обетное Братство, и у нас двое новичков ― Гуннар сын Рогнальда, прозванный Рыжим, и Орм сын Рерика, прозванный Убийцей Медведя. Вы знаете нашу клятву... Есть здесь кто-нибудь, кто примет вызов?

Вызов? Какой вызов? Я повернулся к отцу, но тот молча ткнул меня локтем и подмигнул.

Медленно встал какой-то человек, как-то не слишком ловко. Второй встал с ним, и мой отец с облегчением вздохнул.

Эйнар кивнул им.

― Гаук, я знаю, ты ждешь этого с тех пор, как у тебя в прошлом году нога загнила и ты потерял два пальца.

Гаук вышел на свет костра ― тени заплясали на его лице, и оно стало мрачнее. Он кивнул:

― Да. Без этих пальцев стал я нестоек. Порою, коль не поостерегусь, спотыкаюсь, как ребенок. Когда-нибудь это случится в бою.

Другие кивнули сочувственно. Если он споткнется в стене щитов, в опасности окажутся все.

― Стало быть, ты уступаешь без боя и позора? ― спросил Эйнар.

― Уступаю, ― сказал Гаук.

― Кому?

― Гуннару Рыжему.

Вот оно что. Гаук волен уйти отсюда завтра со всем, что сможет унести, а Гуннар Рыжий займет его место. Во рту у меня пересохло. Я понял, какова дорога в Обетное Братство ― вызови и убей того, кто уже в нем состоит, а потом принеси связующую клятву. Если только кто-нибудь сам не вызовется уйти по доброй воле.

Гаук и Гуннар уже хлопали друг друга по плечам, и Гуннар (по обычаю учтивости) предлагал Гауку выкупить то, что тот не сможет унести на своем горбу. А я потел и зяб, глядя на второго человека, когда Эйнар повернулся к нему.

― Торкель? Ты уходишь без боя и стыда?

― Ухожу, ради Орма сына Рерика.

В ответ послышался ропот. Торкель был опытным воином, хорошим секирщиком, а я, как выкрикнул Ульф-Агар, ― всего лишь мальцом.

― Этот малец убил белого медведя! ― рявкнул отец в ответ. ― Что-то я не припомню рассказов о твоих деяниях, Ульф-Агар.

Темное лицо маленького человека стало еще темнее, и я понял тогда, какое проклятие тяготеет над Ульф-Агаром ― проклятие славы. Он хотел бы остаться среди живых после того, как его не станет, он завидовал тем, кто имел то, чего он хотел и чего не мог украсть.

Ему позволяли всего лишь прикоснуться к преданию, вдруг понял я ― и устыдился своего понимания.

Эйнар погладил себя по подбородку, размышляя.

― Трудно отказаться от хорошего человека ради неиспытанного. Для того и поединок. Иначе как узнаем, что мы получаем, коль не увидим новичка в деле?

Торкель пожал плечами.

― Не имеет значения, каков он ― потому как он будет драться лучше меня, потому как я вообще не желаю драться. Драться с последователями Христа. Потому как моя женщина на Готланде ― из них, и я дал ей клятву ― поклялся клятвой Одина, ― что не стану принимать участие в набегах на их святые места. Так что мне лучше уйти, потому как, ежели у Бирки такие замыслы, мне с ними не по пути.

Тут Эйнар нахмурился.

― Ты давал клятву всем нам, Торкель. Можно ли ее отменить из-за обещания женщине? Или твоя клятва нам меньше, чем клятва женщине?

― Ты никогда не видал моей жены, Эйнар, ― мрачно сказал Колченог, кутая жилистое тело в огромный плащ. ― Непростое дело ― нарушить клятву, данную ей.

Все, кто знал жену Колченога, рассмеялись понимающе. Прежде чем Эйнар успел ответить, Иллуги Годи стукнул древком о камень, и настало молчание.

― Это не обещание жене, ― сурово сказал он. ― Это клятва Одину. Как бы глупо ни звучало, это все же клятва Одину.

― Наша клятва тоже приносится Одину, ― возразил Эйнар, и Иллуги нахмурился.

― Наша клятва приносится друг другу под оком Одина. Клятва Одина, которую принес Торкель, может быть вернее, а сам Торкель, полагаю, должен смириться с последствиями того, что он принес слишком много клятв. И все же он не нарушает своей клятвы братству, если кто-то займет его место.

На это все закивали головами в знак согласия, а Эйнар пожал плечами и повернулся ко мне.

― Ладно, ты займешь место хорошего человека, Орм сын Рерика. Постарайся, чтобы мена оказалась стоящей.

Я принят ― я шагнул вперед и хлопнул Торкеля по плечу. Он кивнул мне. И отошел.

Все было кончено. Я стал частью Обетного Братства Эйнара Черного.

Позже я увидел Торкеля и отца голова к голове ― беседуют, и что-то изводило меня, тревожило и грызло, пока я не заговорил об этом с отцом.

― Ты это устроил, ― упрекнул я, и к моему удивлению, отец ухмыльнулся и кивнул, прижав палец к губам.

― Да. Торкель хотел уйти ― уйти на время. У него в Дюффлине ирландка, а Дюффлин прямо через море отсюда, но он не давал ей клятвы Одина. Клянусь задницей Локи, какой здравомыслящий человек стал бы это делать, а?

― Почему он хочет уйти?

Отец нахмурился и смущенно поскреб подбородок.

― Рассказы о сокровище Атли, ― ворчливо ответил он. ― Торкель считает, что это глупости, полагает, что садок мыслей Эйнара отклонился от намеченного пути.

― Тогда почему он прямо так и не сказал? ― спросил я, юнец и дурак.

Мой отец хлопнул меня по плечу ― не особенно нежно, подумал я ― и ответил:

― О таком не говорят людям вроде Эйнара. Разумеется, коль у тебя нет изначального преимущества и быстрых ног и коль скоро ты не готов сражаться. Нет, Торкель решил уйти, когда оказался здесь, ему не хотелось сражаться, не хотелось терять все свое имущество. А так он благополучно уйдет с мешком рубленого серебра, ты же получишь хороший морской сундук, лишний набор одежды и пристойный щит.

― У меня нет ничего... ― начал я, но отец хлопнул меня по плечу. Глаза блестели в темноте.

― Слишком долго от меня не было толку, ― сказал он. ― Теперь надо поспешать, чтобы нагнать упущенное, а гнуть спину на хуторе ― это, думаю, уже не для моих старых костей. Так что я потрачу нажитое, как мне хочется. ― Потом помолчал и добавил: ― Держи язык за зубами рядом с Эйнаром. Когда супит брови ― он опасен.