Эйнар усмехнулся.

― Оно воняет, когда лежит кучей на чьем-то поле, но делает все плодородным, когда его раскидаешь.

И мы рассмеялись и почувствовали себя почти прежним Братством, сидя у огня и мечтая о солнце.

Когда утро все же настало, мы едва успели раздуть угли костра, потянуться и пропердеться, как в степи над балкой появились конники. Все бросились к оружию и доспехам.

На сей раз лошади были крупные, люди ― в доспехах и с копьями, которые они держали низко или через руку, с булавами, луками в ― чехлах и изогнутыми саблями. Они несли на шестах серебряные диски, которые подсказали нам, что это хазары.

В молчании мы натягивали на себя толстые подстежки и кольчуги, проверяли тетивы, поднимали мечи. Наверху, на краю степи, разговаривали двое... Не разговаривали ― спорили, размахивая руками. Кривошеий посмотрел на них и фыркнул.

― Им это вовсе не нравится, ― сказал он. ― Только легкая конница может быстро спуститься вниз, а от стрел мы успеем укрыться и отобьемся. Всадники в доспехах недовольны, потому что им придется туго, и они это знают.

― Тут ты прав, старина, ― согласился Эйнар. ― Ни прыти, ни удара ― как соваться в этакую западню?!

Он махнул рукой на повозки и пожитки и землю из раскопа, а я подошел поближе.

Так и оказалось. Тяжеловооруженные воины оставили своих лошадей и спускались пешком, неуклюже путаясь в длинных, до лодыжек чешуйчатых доспехах, вооруженные кривыми саблями, кистенями и круглыми, обтянутыми кожей щитами. Некоторые снарядились копьями.

Никакой стены щитов. Мы отчаянно рубились с врагом, чтобы уцелеть.

Иллуги, отложив жезл годи ради щита и секиры, бросился на наступающих и яростно схватился с первым. Эйнар и Кетиль Ворона плавно кружили спина к спине, сея вокруг себя смерть. Звенели мечи, лязгали доспехи, летели проклятия и кровь.

Один напал на меня, глаза темные и свирепые под ободком шлема, зубы зловеще сверкали в зарослях черной бороды. Он хотел рассечь мне бедро, но я отвел удар щитом. И уже через мгновение, свистнув в воздухе, его сабля летела в лицо. Я едва успел откинуть назад голову и увернуться от сверкнувшего у глаза змеиного языка острия.

Он снова бросился на меня. Я упал на колени, почувствовал, что мой меч ударил и отскочил от его доспеха. Кривое лезвие снова сверкнуло; я закрылся и рубанул, стремясь рассечь металлическую чешую.

Что-то мелькнуло рядом со мной; противник вскрикнул и упал. Кривошеий возник внезапно, вогнал меч прямо в незащищенное шлемом лицо хазара и прокричал:

― Их слишком много, чтобы плясать, юный Орм! Отрезай ноги этим сволочам!

Тут я вспомнил уроки Гуннара Рыжего в Бьорнсхавене: «Любым способом, каким можешь, зубами, кулаками, локтями ― цель в ступни и лодыжки». Мой отец учил меня, как уцелеть...

Их было слишком много. Против меня выскочили трое, один с копьем, двое прикрывали его с обеих сторон. Я дышал прерывисто; рука содрогалась от ударов по щиту. Копейщик наступал, размахивая древком крест-накрест, ― мне повезло, понял я: они не умеют драться пешими.

Широко взмахнув старым мечом Бьярни, я развернулся, отбил железный наконечник копья и кривое лезвие, уперся щитом в его кольчугу и ударил в лицо тяжелой рукоятью.

Я, не глядя, знал, куда бить, как будто видел всех разом. Отскочил, припал к земле и, вращаясь, стал косить вокруг. Попав второму как раз над лодыжками, ощутил сопротивление плоти под рассекающим ее лезвием и услышал вой.

Копейщик лежал на спине, так что я подпрыгнул, опустился на обе ноги и выгнал из него воздух, а потом бросился на третьего, который неистово ревел и размахивал саблей.

Его удар пришелся мне ниже щита и полоснул по защищенным кольчугой ребрам с такой силой, что, казалось, вдавил их внутрь. Тогда я толкнул его, ощутил жгучую мучительную боль в руке, державшей щит, и мы рухнули вместе, как два стальных дерева.

Я перекатился через руку с мечом и привстал, подняв щит. Левая рука пылала болью, но я зло рубанул мечом. Он пытался сопротивляться, барахтаясь в тяжелых доспехах, как пойманный жук. Меч снес ему нос, брызнула кровь, шлем слетел с головы. Он завыл, пытаясь встать.

Я снова полоснул мечом, ощутил, как лезвие вошло в мышцы и кость, разрезав шею Безносого.

Копейщик очухался, сабля путалась у него в ногах, а у меня в руке со щитом пылала неистовая боль, тянувшая к земле. Я сделал выпад навстречу вылетевшей из ножен сабле Черной Бороды, отбил удар, и хазар завизжал. Сабля отлетела в сторону вместе с сжимавшей ее кистью.

Припав на колено, я тяжело дышал. Один мертв. Другой катался по земле, кровь текла из его сапога. Третий выл, лелея обрубок правой руки.

Ко мне шел Эйнар, и пыль взлетала из-под его сапог.

Он потерял щит и шлем, волосы его развевались и путались, как черная сеть. Он лишился меча, но завладел хазарской саблей, большое изогнутое лезвие которой нацелено было на меня. Он шел и громко что-то орал.

Я не мог шевельнуть левой рукой. Он набросился на меня, и единственное, что мне пришло в голову, ― это взреветь в ответ и ударить.

Удар пришелся ему в бок. Я видел, как разлетелись кольца, солома вылезла из стеганой куртки, потом брызнула кровь. Он закричал, сабля изогнулась над моим плечом.

И попала прямо в лицо хазарскому воину за моей спиной.

Выпад увлек меня и Эйнара, мы оба повалились в пыль и кровь. Ремни моего щита порвались и, наконец-то освободившись, я откатился и встал; левая рука безвольно повисла.

Эйнар с трудом поднялся, усмехнулся, показав окровавленные зубы, выдернул саблю из лица того, кто хотел убить меня, и ушел, прихрамывая.

Вокруг клубилась пыль. Люди стонали, кричали. Валкнут устало приблизился и прикончил того, кому я отрубил ногу, третий хазар исчез. Валкнут сделал несколько шагов вперед и поднял обе руки.

― Еще кто-нибудь есть? Эй, вы, чумные язвы!?

Я надеялся, что никто не ответит, но обманулся в ожиданиях ― послышались отрывистые восклицания. В ушах стучало, собственное дыхание казалось оглушительным; я посмотрел на хазара с рассеченным лицом. Спас ли меня Эйнар? Или пытался убить, но судьба и тут посмеялась над ним, и вышло, что он отвел от меня смерть?

Я ничего не знал наверняка. Но я его ударил. Кетиль Ворона был рядом, помогал ему снять кольчугу. Другие, среди них Иллуги, бродили, ища мертвых и раненых.

Кривошеий лежал у колеса повозки, пригвожденный к земле, точно загнанный кабан, густая кровь натекла вокруг того места, где дротик, пронзив кольца и кольчугу, пришпилил его к степи.

Я опустился на колени рядом с ним, говорить я не мог. Он ощутил мое присутствие, открыл глаза и усмехнулся, выплюнув кровь на белую бороду.

― Она сказала, я никогда не стану старым и богатым, ― произнес он и умер.

― Ты сильно ранен? ― услышал я и, обернувшись, встретил внимательный взгляд Валкнута.

Я встал, пошатываясь, и он поддержал меня.

― Это нужно залатать, ― сказал он со смешком, щелкнув по висящим кольцам вокруг дырок в моей кольчуге.

Я знал, что ребра побиты, но целы. Боль в руке тоже стихала, и я понял, что дешево отделался.

Валкнут тоже это понял, хлопнул меня по плечу и осмотрел мертвых поблизости.

― Неплохо, ― сказал он. ― Один против троих. Но вот этот четвертый убил бы тебя, если бы не Эйнар.

И ушел, крутанув меч, словно возвращался с потешного поединка. У костра сидел голый по пояс Эйнар, с угрюмым лицом и белый, как молоко, а Иллуги каленым ножом вынимал из его бока кольчужные кольца.

Я видел, как он заставил Эйнара выпить какой-то отвар; часом позже запах чеснока от ран донесся даже до меня. Когда же Иллуги надел на него рубаху, Эйнар слабо кивнул.

Хильд сидела на корточках рядом, смотрела, точно канюк, который ждет, когда умрет его жертва.

Восьмеро мертвы, почти все ранены, у двоих раны были серьезные ― ими занимался Кетиль Ворона. Шестнадцать вражеских тел остались на поле боя. Всадники исчезли.