― Клянемся быть братьями друг другу, костью, кровью и мечами. На Гунгнире, копье Одина, мы клянемся, пусть Всеотец проклянет нас до последнего из Девяти миров и за его пределами, если мы нарушим обет, данный друг другу.

Тяжелая клятва. Теперь, чтобы снять ее с себя, мне пришлось бы стать последователем Христа в Константинополе либо найти какого-нибудь глупца, согласного занять мое место, ― а кто может заменить ярла, не убив его прежде?

Но я был молод и смел думать, что могу плюнуть в глаз Всеотцу.

Я стал ярлом. Первое испытание не заставило себя ждать. Изрядно потрепанные выпавшими испытаниями мы плелись по направлению к Дону, и тут из степи с дробным конным топотом и гиканьем на нас вылетели всадники. Это была горстка свирепого вида кипчаков, плосконосых и одетых в шкуры. Они прежде никогда не видели таких, как мы, в этом нам повезло. Степняки осторожно остановились в отдалении, за пределами досягаемости стрел, и оглядывали нас. Их луки были наготове, но никто не натягивал тетиву, и это вселяло в меня надежду.

― Они могут перестрелять нас, как овец в загоне, ― сказал Квасир.

Он весь подобрался и поднял щит.

― Пока не перестреляли, ― ответил я и вздернул покрытый пушком подбородок, глядя на всадника, который оторвался от своих и приближался к нам иноходью на тощей лошадке, подняв пустые руки.

― Они хотят разговаривать, ― сказал Финн Лошадиная Голова. ― Может, мы сумеем напугать их, и они дадут нам пройти без боя.

Я взглянул на него ― он говорил серьезно. Я посмотрел на остальных, на эту потрепанную шайку угрюмых людей, готовых драться и умереть, и сокрушенно покачал головой, сожалея об их бестолковости и о том, что утрачено ― уже безвозвратно.

― Думаю, есть иной путь, ― произнес я, стягивая с себя сапоги и выбрасывая кольцеденьги, броши, монеты, которые утянули бы меня на дно озера, когда бы не веревка Коротышки Эльдгрима. ― Моя тайна.

Они разинули рты. Я усмехнулся и сказал:

― Теперь мы торгуем.

В пляшущем свете фонарей на рыбьем жире, чадящий дым которых уносил ветер, блестели только глаза. Мы собрались на корабле и сидели на палубе, укрываясь от брызг.

Я чувствовал взгляд горящих, как раскаленное клеймо, глаз, но старался не обращать на них внимания. Я сосредоточенно рассматривал греческого кормчего, тоже не сводя с него глаз, пока он в смятении не повернулся к своим людям, гаркнув какие-то сердитые и ненужные приказания.

Этот кормчий попался в ловушку жадности и страха и взял нас на борт из двух соображений. Во-первых, мы хорошо заплатили ему и сложили все наше оружие ― кроме моего меча, ― что его успокоило.

Во-вторых, он сознавал, кто мы такие, подозревал, что мы бежали из русского войска при Саркеле, и понимал, что, даже вооруженные одними столовыми ножами и роговыми ложками, мы можем попытаться захватить его судно.

Финн именно это и предложил мне на ухо, и горстка отчаянных, жалких оборванцев только и ждала моего знака. Я, впрочем, не собирался рисковать жизнью из-за маленького грязного судна, годного лишь для прибрежной торговли рыбой.

Саркел взят, сообщил нам кормчий, пытаясь выяснить, как мы воспримем это известие. Но не увидел ничего на наших лицах ― что значил теперь для нас Саркел? У нас не было корабля, и мы не могли ступить теперь на землю русов. Единственным безопасным местом оставался Великий Город.

Грядущее представлялось мрачным, но это было не совсем верно, и Квасир не преминул меня порадовать. Он присел рядом, ветер теребил жирные пряди его волос.

― Ты прав, Торговец! ― рявкнул он, пригибаясь, потому что на нас плеснуло брызгами. ― Этот корабль не для нас.

― Вот именно, ― отозвался Финн. ― Нам нужен крепкий кнорр. Или один из греческих дромонов.

― С большим брюхом, ― согласился Коротышка Эльдгрим, сдирая с лица струп. ― Такой унесет много добра. Их немало в Миклагарде.

― А еще побольше хороших людей, ― вставил Сигват. ― Крепких норвежцев или славян, которые не боятся тяжкой клятвы.

И они ухмыльнулись, оскалившись, как волки, и блеснув желтыми клыками в темноте. Я похолодел.

Я понял, что и зачем им нужно, и они ждали, что я предложу им хитроумный план, как заполучить желаемое. Я сидел на ветру, осыпавшем меня холодными солеными брызгами, сырость проникала сквозь грязную шерсть моей рубахи, и отчаяние расползалось в сердце, как утренний туман над фьордом.

Таковы были их суть и дело их жизни. Страх, который они чувствовали еще пару недель назад, исчез, оставив лишь тоску по утраченной добыче. Нельзя быть норвежцем, знать о горе из серебра и просто ее забыть.

Они не видели того, что видел я, и никакие мои рассказы о призраке Хильд не способны удержать их от возвращения.

Мы по-прежнему находились на дороге китов, и я мог бы поклясться, что в ветре, который завывал в снастях, слышится смех Одина.

Действие романа «Дорога китов» разворачивается около 965 года н. э., в эпоху, для которой историкам удалось установить очередность правления конунгов Норвегии и Дании, а в отношении государственного устройства народа, населявшего будущую Швецию, обычно используют выражение «хаос и смятение», и неизвестны наверняка даже имена главных исторических фигур.

Более уверенно история повествует, что несколькими столетиями ранее Атилла (Атли) умер в ночь своей свадьбы с Ильдико, которую наутро нашли рядом с окровавленным телом вождя. Никто не знает, где он на самом деле похоронен, хотя венгры, «хунгары», громче всех притязают на честь считаться потомками Атли, в то же время отрицая, что слово «хун» ― часть их самоназвания ― имеет какое-то отношение к варварскому племени гуннов. Я предпочитаю считать, что Атилла был похоронен в открытой степи, но это с моей стороны ― чистый вымысел.

У него действительно был прославленный меч, приносивший победу в битвах. И его самого, и меч равно называли Бичом Божьим. Однако кто выковал меч и его близнеца, как и из чего они были сделаны, доподлинно не установлено ― это тоже мой вымысел.

Вельсунги реальны ― во всяком случае более реальны. Никто пока еще не установил наверняка, кем они были, но о них повествует «Сага о Вельсунгах», сложенная неизвестным автором между 1200 и 1270 годами почти наверняка в Исландии, и, вероятно, основанная на многочисленных устных сказаниях о Вельсунгах и Гьюкунгах в прозе и стихах, передававшихся от поколения к поколению.

История об Атилле (Атли) и его сокровищах является составной частью эпоса. Отдельные элементы исландских «Эдд» легли в основу вагнеровской тетралогии «Кольцо Нибелунга», а позже ― толкиновского «Властелина колец».

Все торговые порты на Балтике того времени страдали от нехватки восточного серебра, но Бирка, пожалуй, в наибольшей степени, и потому к 972 году она вообще исчезла со страниц истории. Позже торговля сосредоточилась на Готланде, где до того проходили сезонные ярмарки. На этом острове обнаружены богатые захоронения средневекового серебра.

Период превращения русов в нацию весьма примечателен. Норвежцы, славяне, загадочные хазары и многочисленные степные племена слились в огромном котле Центральной России, медленно переплавляясь в империю, сначала Святослава, потом Владимира и наконец Ярослава Мудрого, который перестроил Киев по образу Византии, заложил основы государственности и выстроил известные Золотые Ворота, а также собор Святой Софии.

Наконец, остались варяги ― это русское название тех отрядов норвежских воинов, которых нанимали за плату в княжеские дружины. Они способствовали объединению Норвежского королевства, после чего оказались не у дел ― им еще предстояло осознать себя народом, а пока бывшие морские разбойники превратились в наемников, решающих чужие дела.

Культу их богов угрожало быстро распространяющееся христианство, и только увеличивающийся разрыв между греческой церковью Византии и западной римской церковью замедлял этот процесс. Окончательный раскол между двумя церквями произошел в XI веке, но это случилось слишком поздно и уже не могло предотвратить гибель культа северных богов-асов. Варяги упрямо боролись, пока не осталось только их название ― греки произносили это слово как «варанги», и прославленная гвардия варангов при византийских императорах состояла из шести тысяч человек, посланных Владимиром в Византию всего через двадцать лет после событий этой книги.