― Думаю, нет, ― задумчиво ответил Иллуги. ― Эта гуннская могила ― то, о чем все знают, и почти наверняка на нее уже совершали набеги. А клад Атли, как хорошо известно, спрятан.

― Вот именно, ― сказал я, пробуя перенести тяжесть тела на лодыжку теперь, когда навьючено все добро. ― Так хорошо спрятан, что какая-то безумная девка знает, как его найти.

Эйнар молчал, занимаясь своим скарбом, Иллуги же нахмурился в ответ на мои слова и подал знак замолчать. Но я уже подошел к краю пропасти и удержу не знал.

― Трудно сказать, кто больше тронутый, ― продолжал я, ни на кого не глядя. ― Она, с ее вечно закатывающимися глазами, трясучкой и верой в то, что она знает, где спрятаны богатства, ― или все мы, слепо идущие следом. ― Потом я посмотрел прямо на Эйнара и произнес: ― Может, она ― твоя судьба, посланная Одином, который не любит нарушителей клятв...

Больше я ничего не сказал, потому что его пальцы сомкнулись на моем горле, а черные глаза приблизились к моим так, что я ощущал его ресницы на своих щеках. Я не мог дышать, не смел пошевелиться.

― Ты недолго пробыл с нами, сын Рерика, но я уже сожалею, что был так снисходителен ради твоего отца.

Он сжал меня крепче, и я почувствовал, что глаза у меня выпучились, как у лягушки.

― Эйнар, ― предостерегающе сказал Иллуги, и даже сквозь гул в ушах я услышал в его голосе волнение.

Стальные пальцы сжались еще чуть-чуть.

― Обмен взглядами? ― осведомился новый голос, едва слышный сквозь гром у меня в голове. ― Или ты предлагаешь поцелуй мира, как делают люди Христа, когда обещают дружбу?

Хватка немного ослабла, и голос Эйнара прогудел:

― Не твое дело, Гуннар Рыжий.

Я попробовал посмотреть в сторону Гуннара, но глаза Эйнара все еще были прикованы к моим ― неподвижные дыры, похожие на входы в пещеру цвергов.

― Тогда и говорить не о чем, ― обрадовался Гуннар. ― За меня скажет другой.

Тихий, сосущий звук меча, извлекаемого из ножен, отдался эхом дыхания Иллуги.

― Остановитесь, ― сказал тот голосом глубоким и суровым, и я понял, что он воздел свой жезл. ― Гуннар, настрой мирные струны. Эйнар, отпусти мальчика. Судьба везде судьба.

Освобождение наступило внезапно, и я, кашляя, повалился наземь. В горле клокотала боль, каждый вдох драл, будто колючками. Когда я смог наконец поднять глаза и взялся за протянутую руку Иллуги, то понял, что ноги у меня дрожат.

Гуннар Рыжий, чьи присыпанные снегом волосы были завязаны сзади кожаным ремешком, стоял, небрежно положив руку на рукоять меча. Эйнар ― губы сжаты добела, точно шрам внизу лица, ― стоял напротив, черные крылья его волос обрамляли лицо, бледное, как зимняя луна.

Иллуги шагнул между ними, словно для того, чтобы разорвать какую-то невидимую веревку, которая словно тянула их друг к другу.

― Этот повелитель гуннов, ― продолжал он, словно ничто не нарушило разговора, ― был врагом Вечного Города, так считается. Он сражался с ними и был убит за это военачальником по имени Анагаст. Его тело увезли в степные земли, чтобы возложить на курган.

Напряжение, точно парус, потерявший ветер, хлопнуло и исчезло. Эйнар фыркнул, сунул оружие в кожаный мешок и перекинул через плечо. Щит был заброшен на другое плечо. Никто не взял кольчугу, несмотря на опасность: для этого было слишком жарко.

― Что ж, ясно одно, ― сказал Эйнар, невесело ухмыляясь. ― Наша Хильд тащит их за собой в степь.

Наша Хильд. Как будто это его сестра. Я смотрел, как он, пытаясь избавиться от досаждающих насекомых, чешет волосы, а потом стягивает их сзади кожаным ремешком от жары. Мои волосы кишели вшами, но я не хотел сбривать кудри, как делали другие, потому что голая голова ― знак раба, а до такого я опуститься не мог, умно это или нет.

Эйнар прошел мимо Гуннара, и клянусь, волосы у них обоих встали дыбом, точно шерсть на загривках волков, когда они коснулись друг друга. Горло у меня болело, и я знал, что на шее останутся пять багровых синяков.

Наша Хильд. Она не больше «наша», чем я могу пердеть золотом, но Эйнар явно думал, что она ― одна из Давших Клятву, клялась она или нет. Он ни на мгновение не допускал, что Хильд может его обманывать и что Вигфус находится на верном пути, как казалось мне в то время. Конечно, я ошибался.

Иллуги Годи кинул взгляд на Гуннара, потом на меня и покачал головой.

― Вы глупцы, один из-за своей распущенной болтовни, другой ― из-за умения разозлить человека вроде Эйнара.

― Если не хочешь намочить пальцы, ― ответил со смешком Гуннар Рыжий, с трудом отрываясь от дверного косяка, ― тогда держи свои башмаки подальше от моей пиписьки.

Иллуги вызывающе вздернул подбородок и жезл, знак его ранга, но Гуннар молча усмехнулся и пошел прочь.

― Асгард, кажется, не очень-то прислушивается к тебе, жрец Одина, ― бросил он через плечо на ходу, и я увидел, как Иллуги вздрогнул, и голова его опустилась впервые за этот день.

А Эйнар после держался так, будто этого всего и не было. Вечером, во время привала, уставший и взмокший от пота, он встал, опираясь на колено, с усмешкой взглянул в лица загнанных, как псы, людей, которых провел сквозь море колыхавшейся травы, затем посмотрел на огромное, медленно закатывающееся за край земли солнце и воскликнул:

― Мы, должно быть, близко! Завтра мы их нагоним и вернем нашу Хильд.

В ответ раздались одобрительные возгласы, но звучали они глухо ― люди устали от перехода по жаре.

Эйнар медленно встал, поправил щит и снаряжение на плечах и добавил, ухмыляясь:

― А теперь, пошли!

― Наша Хильд, ― угрюмо пробормотал я, вставая.

Проходивший мимо Иллуги услышал и насмешливо покачал головой.

― Наша Хильд, ― повторил я. ― Она не видела от нас ничего, кроме тумаков. Эйнар даже отобрал у нее то единственное, что ей было дорого, ― проклятое древко копья. А он все еще считает ее «нашей Хильд».

― Она вытерпела худшее от Вигфуса и Ламбиссона, ― сурово напомнил мне Иллуги, опираясь на свой жезл, ― от которых мы ее спасли.

Я нехотя согласился с ним. Он задумчиво продолжал смотреть на меня, когда я, хромая, двинулся вперед.

― Поостерегись ошибок с Эйнаром, ― произнес он тихо, только для моих ушей. ― Он называет ее «наша Хильд», потому что так и есть. Не Вигфуса, не Ламбиссона, не Мартина, трижды клятого монаха. Наша, Орм. Как наш ― «Сохатый». Как наш ― серебряный клад. В эти дни тебе стоит быть сдержанней в присутствии Эйнара, не нужно мрачно на него смотреть и болтать лишнее. Ты стал... несчастливым для него. В следующий раз он может перерезать тебе горло.

Я взглянул ему в лицо, увидел тревогу и напряженность в глазах и вспомнил слова Гуннара Рыжего о том, что боги сокрушают нашего жреца своим безразличием, а он не может найти способа донести до них свои слова.

― Я знаю, ― повторил я и хлопнул себя по ноге. ― Будем надеяться, что я не захромаю пуще, и ему не придется безжалостно меня бросить.

― Он готов это сделать, ― сказал Иллуги.

― Думаю, я всегда это знал, ― спокойно сказал я. ― А теперь знаю и то, что и ты, Иллуги Годи, поступил бы так же. Хорошее жертвоприношение, чтобы ублажить богов, которых разозлил Эйнар, да, Годи? Лучше, чем боевой конь, как думаешь?

Я оставил его, кипя праведным негодованием, и ушел, прихрамывая, вслед за остальными, из сумеречного леса в раскаленную степь. Позже мне стало стыдно того, что я сказал, потому что Иллуги был прежде со мной терпелив и добр. Но с тех пор многое переменилось.

Мы добрались до очередной рощи, когда начало темнеть и появились звезды. Костров не разводили, а ночь выдалась холодная, поэтому те, кто поленился тащить с собой плащи, дрожали как никогда, озябнув после жаркого дня. Мы разделили плащи, закутались по двое и по трое и заснули. Огромные звезды и луна залили степь серебряным светом ясной ночи.

Занялся рассвет. Мы поднялись, дрожа от холода и недосыпа, и собирались, кашляя, пердя, чихая и жуя. Справили перед выходом нужду и разобрали свои пожитки.