Я огляделся, пытаясь определить направление, чтобы не уйти вниз, в лабиринт заброшенного рудника.

Внезапно факел стал оплывать, и мое сердце пропустило удар. Но потом меня как осенило: я поднял факел; и легкий ветерок шевельнул пламя. Обругав себя, я двинулся в ту сторону, откуда сквозило.

Дверь, когда я в конце концов увидел ее, почти привела меня в отчаяние. Засов был тяжелым, пришлось бить по нему молотом, пока он наконец не вывалился. Тогда я толкнул дверь, услышал крики, увидел лучик света, а потом чьи-то пальцы обхватили кромку двери.

Рывком, подняв тучи пыли, она отворилась, впустив в шахту солнечный свет. Волоча ноги и путаясь в скрутившихся штанах, я выбрался наружу.

Впереди возвышался Валкнут, Бодвар и остальные позади. Они замерли, потом уставились на меня. Затем Валкнут как-то осел, обхватил себя руками и отступил. Бодвар указал в мою сторону пальцем, его губы зашевелились.

Едва не обмочившись от страха, я круто обернулся к чудищу за моей спиной, но там никого не было. Викинги сопели и пыхтели, и с внезапно охватившей меня яростью и со стыдом я понял, что они изнемогают от смеха.

Понадобилась вечность, чтобы они очухались, а мой обиженный вид смешил их еще больше. Бодвар даже вызвался снова подняться на гору, чтобы привести остальных, потому что, как он признался потом, боялся лопнуть со смеху.

Валкнут позже сказал, мол, ему почудилось, что черный цверг вылез наружу с молотом в руках, чтобы прогнать непрошенных гостей. От облегчения, что это я, он, дескать, чуть не сомлел.

Тут и мне стало смешно. В самом деле: дверь со скрежетом открывается, вылезает голый парень, в одних сапогах, штаны обвились вокруг лодыжек, черный от угольной пыли, в крапинку от пота и крови... Я бы тоже оборжался.

Час спустя я все еще был смешон ― хотя штаны поправил; солнце не очень припекало, так что я дрожал и покрылся гусиной кожей. Мне требовалась вода, чтобы умыться, но лишней у нас не было, так что я ходил черным и вызывал гогот честной компании.

Эйнар кивнул одобрительно, как если бы знал, что я совершил. Прежде я бы до безумия обрадовался, но теперь Эйнара окружало слишком много смертей, чтобы я по-прежнему его уважал.

Зажгли факелы, и я повел варягов, кроме четверых, оставшихся сторожить дверь, обратно в кузницу. Хильд тащилась рядом со мной. Мартин нетерпеливо рвался вперед, совсем как собака, в которую его превратил Эйнар, путаясь в поводке и заставляя державшего поводок Скапти сыпать ругательствами.

Мы пробрались внутрь, и я показал горн, меха, бочки и стол.

Иллуги Годи и монах Мартин, к всеобщему удивлению, оба опустились на колени ― что могло бы заставить этих двух молиться вместе? Они тоже удивились, не понимая каждый, что именно увидел другой.

― Копье, ― в экстазе выдохнул Мартин. ― Копье...

Больше ни слова. Он замер, стиснув руки, и стал молиться про себя.

― Чего? ― спросил Кетиль Ворона. ― Здесь только рукоять.

― Это... это римское копье, ― выговорил Мартин голосом, исполненным благоговейного восторга, потом наклонил голову и в самом деле всхлипнул. ― Но дьяволы-язычники сняли острие, омытое кровью Христа. Да покарает их Господь.

Кетиль Ворона с презрением посмотрел на плачущего монаха, шагнул вперед, попытался вытащить древко из ножен. Иллуги Годи громко воскликнул:

― Стой! ― И указал на линию рун. ― Рунические заклинания. Свежие. Свежие заклятия.

Все застыли. Потом Валкнут опустился на колени и склонил голову.

Рунических заклинаний было несколько. Сам Один, который провисел девять дней на Мировом Древе, выучил всего восемнадцать, напомнил нам Иллуги.

― Ему в бедро тоже вонзили копье, ― бросил Колченог Мартину. ― Но он хотя бы обрел знание.

― Разве? ― удивился Валкнут. ― Я думал, мудрость.

― Наверное, вам обоим стоило повисеть на том же дереве, ― насмешливо сказал Иллуги Годи. ― Уж один-то наверняка получил бы знание или мудрость, чтобы заткнуться.

― Языческие бредни, ― процедил Мартин.

― Тогда бери то, что искал, ― предложил Эйнар. ― Ведь языческие бредни тебе не опасны, пока твой бог тебя защищает. В конце концов, разве раскаленная докрасна железная рукавица причинила вред вашему епископу Поппону?

Мартин облизал губы, словно собираясь с духом, но потом отступил, как побитая собака.

Кетиль Ворона ― его била дрожь, он едва избежал опасности, ибо руны могли обрушить на него проклятие и даже погубить, ― вытер сухие губы тыльной стороной ладони. Если не знаешь, что делать, ― ты ходишь вокруг рунического заклинания, не произнося его вслух и не трогая рун.

― На древке нет ржавчины, ― заметил Валкнут, и я заморгал, только теперь осознав, что странного было в этом копье. Ни ржавчины. Ни пыли. Ни паутины. Выглядит так, словно его вырезали только вчера.

Все попятились. Пошатываясь, подошла Хильд; я услышал, как она бормочет, приблизился, положил руку ей на плечо. Кожа ледяная, а на лице испарина; женщина качалась, точно мачта на сильном ветру.

― Так что же? ― спросил Кетиль Ворона. ― Меч выковали из обломков старого копья? Так?

― Может быть, ― пробормотал Иллуги Годи, наклонившись вперед, чтобы рассмотреть руны. Голос глухой, будто из-под воды. ― Это написал человек сведущий... кто знал, как надо. Чтобы кузнец смог их выковать на мече.

Кетиль Ворона пожал плечами.

― Какой там меч из навершия старого копья, ― фыркнул он.

Иллуги бросил на него быстрый взгляд.

― На этом навершии кровь бога...

Он не договорил. Кетиль Ворона вцепился в сказанное собачьей хваткой и не отпускал.

― Не нашего бога.

― Бог есть бог, ― заметил Иллуги. ― Наши, конечно, куда могущественнее...

Фырканье Мартина остановило Иллуги, но Кетиль и так не собирался вести богословский диспут. Он с угрюмым видом пнул горн; ему хотелось гораздо большего ― сокровищ, мечей, всей этой чепухи из саг.

― Никак не пойму, как меч, сделанный из старого копья, может быть серьезным оружием.

― Глянь на наковальню, ― коротко сказал Эйнар, ― его там опробовали.

След от удара поперек наковальни заставил Кетиля со стуком сжать зубы. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, а Валкнут тихонько присвистнул.

― Глубоко. Ежели сквозь кольчугу ― будет рана вроде этой. И сталь для шлема, а может, и того лучше. Крепкое железо, эта наковальня. ― Он обернулся и толкнул Кетиля Ворону локтем. ― Старое копье, говоришь? И дрянной меч?

Кетиль Ворона нахмурился, явно неискренне, и прежний алчный блеск снова появился в его глазах.

― А тут что? ― спросил кто-то, и все обернулись, светя факелами.

Один из варягов ― седобородый старик, которого звали Огмунд Кривошеий, потому что у него был тик, от которого дергалась голова, ― смотрел на колодец позади бочек. Деревянные перекладины вели вверх.

― Отлично, старый глаз, ― сказал Эйнар, хлопнув его по плечу.

Он шагнул к лесенке, поднялся на одну перекладину ― и гнилое дерево немедленно разломилось.

― Вот оно как, ― протянул он, а потом посмотрел на меня. ― Сильный юнец, собравшись с духом, может подняться вверх, если захочет.

― Может, ― зло ответил я. ― Когда найдешь такого, его и спроси.

Иллуги Годи, нетерпеливо схватив ближайший факел, почти уткнулся носом в скалу, пристально рассматривая руны и стараясь ничего не трогать. Однако он был не настолько поглощен чтением, чтобы ничего не слышать. Обернулся ко мне, окинул безумным взглядом.

― Орм, полезай. Там могут быть другие руны. Подумай об этом! Другие руны!

― Или меч, ― вставил Кетиль Ворона, добавляя соблазна.

― Или что-то из сокровищ Атли, ― сказал Эйнар.

Остальные молчали, однако их лица и глаза лучились алчностью.

В жопу ваши уговоры, хотелось мне сказать, и ваши волшебные мечи. В жопу и тебя, годи. Тащи сам свою священную задницу в колодец, если он тебя так интересует.

И все-таки я взял протянутую веревку. Обмотал ее вокруг пояса, снова повесил на шею факел и полез в колодец.

Подъем оказался легким. Перекладины ломались, превращаясь в труху, но оставались ржавые металлические держалки, по большей части целые, так что залезть труда не составило. Наверху я зажег факел и огляделся.