Эйнар потянулся, зевнул, пустил ветры. Потом вынул маленький ножик, которого я раньше у него не видел, слишком маленький для боевого сакса, но и не едальный. Он схватил левую руку маленького монаха и отрезал палец у первого сустава. Брызнула кровь; монах взвыл. Эйнар осмотрел палец, потом небрежно швырнул его за борт.

― Это волшебный нож, ― сказал он, наклоняясь ближе к монаху. ― Он может отличить правду от лжи, и всякий раз, когда обнаруживает ложь, он отрезает палец, пока не отрежет все. Потом он берется за пальцы на ногах, пока не отрежет их все. Потом он возьмется за твой член и твои ятра...

― Пока не отрежет все! ― хором грянули знающие, хохоча во весь голос и хлопая себя по коленям.

― Именно так, ― сказал Эйнар без намека на улыбку.

― Снимите меня, снимите меня...

Он еле-еле лепетал, этот Мартин. Он обмочился ― от его штанов валил едкий пар ― и молил о забвении, но Белый Христос не дал ему забвения, ибо хорошо известно, что у человека, висящего вверх ногами, кровь приливает к голове и он не может потерять сознание. Монах умолял, обещал все на этом свете и, по личному знакомству с его богом, ― на том.

И рассказал все. Что сокровища Атли существуют. Что камень не имеет значения, а вот женщина имеет. Случилось, похоже, так: Мартин узнал, что некую христианскую реликвию, которую он искал, отвезли туда, где изначально стоял этот камень, и там перековали в часть сокровищ Атли, а именно ― в меч. И вот, узнав все это, он послал туда Вигфуса.

Меч стал частью дара Вельсунгов Атли, когда те узнали, что победить змея ― владыку степей с миндалевидными глазами ― можно только жертвой и хитростью. Это был великий дар ― мечи, серебро и жена из их рода, ведунья по имени Ильдико. Она и убила Атли в первую свадебную ночь.

Мартин, ища разгадку, послал Вигфуса, чтобы тот нашел кузницу или любое упоминание о мечах и копьях. Вигфус, который даже днем с огнем не способен был найти собственный зад, ничего, конечно, не отыскал, но схватил женщину, ныне дрожавшую и бредившую подле меня. А все потому, что местные язычники вроде бы относились к ней с большим уважением. Он надеялся добыть у нее нужные сведения.

Местные напали на Вигфуса, убили немало его людей и вынудили его бежать в Бирку с одной только женщиной.

Но Мартин понял, что за таинственный амулет она носит, а потом, вспомнив про святого Отмунда и его миссию, решил, что разгадка должна храниться в писаниях святого о кузнице, и послал нас в Стратклайд. Однако в пергаментах нашлось лишь упоминание о камне бога.

― Итак, ― проговорил Эйнар (кровь монаха капала на палубу, сопли текли ему в глаза), ― почему же ты боишься Ламбиссона, чей кошель ты опустошил? Ежели ты напал на след великого клада, разве он не должен быть доволен?

Впервые монах заколебался.

― Я... он... мы просто не поладили. В самом главном... Спустите меня. Меня вырвет.

― В самом главном?! ― рявкнул Эйнар, сузив глаза. Он протянул руку к искалеченной кисти, и монах взвыл.

― Нет, нет!.. Стой, стой... святыня. Это святыня...

― Вот чего хочет Синезубый, ― меня вдруг осенило. ― Эту христианскую штуку в ларце. Для того, чтобы с ее помощью обратить данов. Для того епископа, который надел раскаленную рукавицу.

Мартина стошнило, блевотина попала ему в нос и на волосы, он давился зеленой слизью, и Эйнар сообразил, что монах вполне может кончиться вот так, вися вверх ногами, и тогда он кивнул Снорри, а тот опустил Мартина на палубу. Его поливали морской водой, пока к нему не вернулось дыхание.

― Орм прав насчет ларца? ― спросил Эйнар.

Мартин, не в состоянии выдавить ни слова, кивнул, и его опять вырвало.

― Значит, ― продолжал Эйнар, ― Синезубый ничего не знает о сокровище Атли, но знает об этом божественном ларце, который почитают последователи Христа. Ты не сказал Ламбиссону, но потратил его денежки, чтобы припрятать ларчик... ― Он оглаживал усы и думал вслух. ― Что это за христианская святыня, которая всем так нужна? ― спросил он, пиная Мартина.

Монах залопотал, утер нос, выкашлял ответ:

― Копье... когда-то... им пронзили... бок нашему Господу... римляне...

― Вот оно что, ― задумчиво протянул Эйнар.

Иллуги Годи глубокомысленно кивнул.

― Его коснулась кровь бога, и это могущественная вещь.

― Перекованная в меч, ― заметил кто-то.

Все на корабле, как я понял, были зачарованы, ответы монаха повторялись во всеуслышание.

Меч. Сделанный из металла, к которому прикоснулся бог. Это вещь из саг, впитанных нами с материнским молоком. Существуют в мире великие вещи: серебряные клады, прекрасные лошади, красивые женщины. Но нет добычи лучше, чем заколдованный рунами меч.

― А женщина? Какое она имеет к этому отношение?

Мартин сплюнул и втянул в себя воздух. Он походил на крысу ― только что из выгребной ямы.

― Она одной крови с кузнецами, которые ковали этот меч. Она... знает, где он.

Никто не сморгнул, услышав это, хотя некоторые опасливо покосились на пленницу, потому как ведьма на борту ― к несчастью. Все к несчастью, подумал я.

― Знает ли о том Вигфус? ― спросил Эйнар.

Мартин, покачиваясь взад-вперед, обхватив покалеченную руку здоровой, заскулил и замотал головой.

― Но он знает о камне бога, ― заметил Кетиль Ворона. ― Он станет искать его, не ведая, что от камня не будет толку ― ни ему, ни нам, зато поиск поведет его в том же направлении, в каком движемся мы.

― Рунический меч, ― молвил Эйнар, не обратив внимания на слова Кетиля. ― Человек с таким мечом может стать конунгом над конунгами. ― Он огляделся и усмехнулся. ― Человек с таким мечом, да с горой серебра, да с такой дружиной, как Обетное Братство, может не бояться конунгов.

Тут все загикали, завопили, принялись колотить друг друга по плечам, по палубе, по чему ни попадя. Когда все успокоились, вернулись к своим делам или просто укрылись от ветра, Эйнар повернулся, и усмешка его растаяла, когда он увидел на моем лице гримасу, которую я по глупости не смог скрыть. Он даже отшатнулся.

― От такого лица скиснет молоко, ― заметил он раздраженно. ― А все радуются.

― Кроме Эйвинда, ― ответил я. ― Которого здесь нет.

Тут он понял, как понял и Иллуги Годи, который был достаточно близко, чтобы услышать и положить ладонь мне на руку.

― Эйвинд нарушил нашу клятву, ― проворчал Эйнар. ― Он с его проклятием Локи поставил всех нас в опасное положение своими поджогами.

― Клятва есть клятва. Та, которую я дал, не говорит, что глупость или проклятие ее отменяют и что за это убивают.

Иллуги Годи кивнул, и Эйнар это заметил. И разъярился еще пуще.

― А я думаю, ты не можешь забыть того, что тебе пришлось спустить штаны на улице, ― медленно сказал он. ― Мне кажется, твой дар должен малость повзрослеть, прежде чем он станет полезен. Ступай-ка лучше к этой девке.

Он уставился на меня, и я понял, что меня смертельно оскорбили и что я имею право на гнев. Но передо мною ― Эйнар, а я ― молокосос. И я сник. Я струсил под этим черно-стеклянным взглядом.

― Я позову, когда ты мне понадобишься, ― добавил он и вздернул голову, отпуская меня.

Я пошел, спотыкаясь ― ноги, как студень, ― и рухнул возле женщины. Я слышал, как Эйнар крикнул что-то Иллуги, а потом настала тишина ― только треск и скрип мачты, хруст подпорок и шипение воды под килем.

Потом ненадолго сошлись мой отец и Эйнар, и Мартина приволокли к ним. Было ясно: они решают, куда идти.

Парус спустили, щиты и весла убрали ― иначе невозможно было накренить корабль, ― потом его положили на борт, и «Сохатый» повернулся вкруг носа и лег на новый курс, и тогда весь корабль снова переоснастили и он вновь понесся вскачь.

Не было нужды спрашивать у отца, куда мы направляемся, потому что это было очевидно: к той самой кузнице, откуда увезли эту женщину. Она возвращалась домой.

Дождь лил. Женщина бормотала и закатывала глаза, а «Сохатый» спешил по дороге китов ― и уже все, все переменилось.