Меган уставилась на него, еще раз потрясенная способностью Джо проникать в ее мысли и желания. Джексон вызвал в ней самую сильную любовь и ненависть. Джо просто делает ее счастливой. Безумие, что когда-то она выбрала жизнь с Джексоном, а не с Джо.

– Звучит божественно, – ответила Меган.

Джо вскочил и схватил свою куртку.

– Я сейчас же займусь подготовкой. Я собрал кое-какие проспекты, просто на случай, если ты скажешь «да». Не то, чтобы я был совершенно уверен, конечно, но человек всегда может надеяться, верно? Я позвоню утром в агентство путешествий и договорюсь об анализе крови.

Меган дошла с ним до двери. Его энтузиазм начинал переходить и к ней.

– Ты действительно собираешься увезти меня в Англию?

Джо взял ее лицо в свои руки.

– Я повезу тебя по всему свету, если это сделает тебя счастливой.

– Быть с тобой – мое счастье, – сказала Меган совершенно искренне.

Джо еще раз улыбнулся и открыл дверь. Повернувшись, он поцеловал обручальное кольцо на ее руке.

– Не говори никому, хорошо? Я думаю, мы просто позвоним из Европы и скажем: да, ребята, мы, между прочим, женаты.

– Согласна.

Джо снова поцеловал ее и побежал к машине.

– Я люблю тебя, Меган! – крикнул он.

Она рассмеялась и помахала рукой. Подождав, пока Джо выехал на дорогу, Меган закрыла дверь. Прихватив с собой чашку кофе, она выключила свет и пошла наверх.

Войдя в спальню, Меган сразу же открыла шкатулку с украшениями. Наверху все последние семь лет лежало еще одно обручальное кольцо. Бриллиант по-прежнему сверкал. Он был богаче и дороже, чем камень на ее пальце. Но он был уже совершенно чужим. Меган потерла его о щеку и засунула под самый низ, с глаз долой – из сердца вон.

– Прощай, Джексон, – прошептала она.

Потом взглянула на новое кольцо и подумала о Джо, Англии и мечтах, которые ожили по волшебству, как оживают розы, когда растает последний снег.

Джексон сидел в пляжном кресле на краю песчаной дюны, глядя на голубой океан перед собой. За прошедшую неделю кожа его покрылась темно-кофейным загаром. Сбежать в Мексику посреди ночи, оставить за собой весь мир, чтобы получше узнать друг друга – было идеей Клементины. Но он знал, хотя она открыто и не говорила об этом, что Клементина до смерти боится встретиться с Меган.

Он окунул кисть в желтую краску и осторожно нанес ее на холст. За последнюю пару лет он выработал технику письма, представляющую собой смесь точности и свободного полета фантазии. Но он был уверен, что именно эту вещь он смог бы написать и с завязанными глазами. Хотя видение таилось в нем целые годы, понадобилась любовь Клементины, чтобы выпустить его на волю.

Джексон услышал шуршание песка за спиной и напрягся. Картина была безобидной, дань старой любви, но, возможно, Клементина не поймет. Возможно…

Клементина остановилась за полметра до него. Она уставилась на картину, еще не законченную, но вполне узнаваемую. Боль ревности продолжалась лишь секунду, потом Клементина улыбнулась.

– Меган? – спросила она.

Джексон встал и обнял ее рукой за талию:

– Да, это Меган., Пожалуйста, пойми меня. Она всегда останется частью меня и в любви и в чувстве вины. Я хотел нарисовать ее так давно, мне нужно было это сделать, но все оставалось внутри меня. И только когда ты, наконец, пришла ко мне, я впервые почувствовал себя свободным.

Клементина кивнула и подошла поближе к портрету. Он прекрасен, подумала она. На ее собственном портрете Джексон запечатлел ее таинственность. В портрете Алекс он показал силу и жизненную стойкость. Но на портрете Меган он соединил зеленые тона, оттенки желтого и золотистого, чтобы отразить ее теплоту. Клементина с улыбкой повернулась к Джексону.

– Думаю, ты – самый чудесный человек, которого я когда-либо встречала. – Она нежно поцеловала его губы с привкусом соли, океанского воздуха и солнца.

Джексон провел пальцами по ее волосам, ставшим светлее, чем обычно, на горячем солнце.

– Знаешь ли ты, как сильно я люблю тебя? – спросил он. – Понимаешь ли ты хоть немного, как хорошо ощущать, что ты, наконец, рядом? Я чувствую себя как солдат, вернувшийся домой с войны в полной уверенности, что ему никогда не придется оставлять родной очаг.

Клементина смотрела на океан, более светлый и манящий, чем на ее родине. Последняя неделя была чудесной, почти идеальной. Днем они гуляли, бродили по берегу, исследовали скалы и заливы. Ночью она доверчиво лежала в объятиях Джексона. Он не торопил ее заниматься любовью, и Клементина знала, что должна быть благодарна ему за это. Но часто, прислушиваясь к стуку сердца в его груди, чувствуя, как теплые пальцы ласкают ее руки, она хотела страстно поцеловать его, почувствовать эти руки на своем теле, заставить его сжечь все ее воспоминания. Последнее прикосновение к груди было почти приятным. Возможно, все, что ей надо – просто подтолкнуть его. Но всегда в последнюю секунду она отстранялась, сомнения и страх, накопленный и отточенный за многие годы до невероятного совершенства, все еще были сильнее всего остального. Джексон сказал, что будет ждать вечно. Интересно, правда ли это.

И все-таки Клементина была счастлива. Она была бы счастлива везде до тех пор, пока она с Джексоном, но ей хотелось, чтобы они выбрали какое-нибудь место подальше от моря, возможно, какую-то деревушку. Она скучала по тенистым деревьям, успокаивающему запаху земли, чтобы по вечерам можно было одевать свитер.

– Боюсь, что все это скоро кончится, – прошептала она.

Джексон стоял позади, положив подбородок на ее плечо.

– Я не допущу этого.

Клементина улыбнулась и склонила голову набок, прижавшись щекой к его щеке.

– Мой герой.

– Навсегда.

Два дня спустя, когда Джексон закончил портрет Меган, Клементина пристально рассматривала его, стоя в гостиной коттеджа, который они снимали.

– Что ты собираешься с ним делать? – спросила она.

– Не знаю. – Джексон сел на диван. – С одной стороны, мне очень хотелось бы собрать вместе все три ваши портрета и открыть собственную картинную галерею. «Женщины, которых я любил», назвал бы я ее.

– Ну и эгоист.

Джексон рассмеялся:

– Но мне также хочется, чтобы он остался у Меган. Я просто боюсь, что она неправильно поймет.

– Как это?

– Не знаю. Возможно, как знак того, что между нами все еще что-то есть. Я не хочу снова причинить ей боль.

– Кажется, она счастлива с Джо.

– Может быть, ты права, – сказал Джексон. – Там видно будет, что делать с портретом. Я просто рад, что наконец-то выплеснул его из себя на холст. Ну, хватит об этом. Иди-ка сюда, распутница, – сказал он, открывая объятия.

– Ах, так значит я сейчас распутница, да? – Клементина, смеясь, упала на диван к Джексону.

На мгновение у нее мелькнула мысль о странности жизни, о том, как маленькая частица любви затмила целые годы боли, как реальным для нее стал только этот миг с этим мужчиной.

Клементина и Джексон провели в Мексике две недели, смеясь, распивая вино, танцуя под музыку марьячес и просыпаясь ни свет, ни заря, чтобы полюбоваться рассветом. Он рассказал ей все про себя, даже то, о чем до сих пор и не думал, например, о том, как сильно он скучает по семье и как вакуум, образовавшийся внутри него после смерти отца, так никогда и не заполнился, даже и тогда, когда появился отчим. Клементина рассказала ему о Дюке, о своей детской любви, которая закончилась так неудачно во время их последней встречи, о своей недавно обнаруженной незаконнорожденности, мучившей ее как кровоточащая рана, открытая всем инфекциям.

– Время, проведенное с тобой, было потрясающе, – сказал Джексон в последний день. – Говоря по правде, я удивлен, что мужчина и женщина могут так хорошо проводить время, не занимаясь сексом.

Они сидели на песке возле коттеджа. Теплый ветерок развевал волосы Клементины, и она отвернулась.

– Извини.

– Клементина, не извиняйся. Я рад, что мы не занимались любовью. Это доказывает, что я и подозревал все время, – наше влечение основано не на одном физическом притяжении, а на чем-то более глубоком. Мне нравится до безумия просто быть с тобой, разделять твою жизнь.