– Поверьте, я именно такой работник, – ответила Клементина. – Я буду делать все, что потребуется. Сейчас меня интересует только работа.

Уилл искоса взглянул на нее, и остановил машину перед пятиквартирным розовым оштукатуренным домом.

– Вот он, – твой родной дом. Сегодня я даю тебе время на устройство, но завтра же мы начнем обивать пороги. Коммерческие передачи, роли без слов, реплики, все, что угодно. Ты готова?

Клементина широко улыбнулась:

– Да здравствует Голливуд!

Сначала она попробовала дозвониться Алекс. С ней Клементина могла часами болтать о жизни, мечтах, целях и коварстве мужчин, в то время как Меган хотела говорить только о Джексоне и о желанной, но пока что недостижимой беременности. Независимо от того, как сильно она старалась казаться заинтересованной, пять минут были пределом терпения Клементины в разговоре с Меган.

Но Алекс не отвечала, поэтому Клементина позвонила Меган. Ей было просто необходимо рассказать кому-то о своей квартире, своих планах, выплеснуть свое возбуждение. Меган взяла трубку после третьего звонка.

– Ты разговариваешь с будущей королевой большого экрана, – сказала Клементина.

– Кто это?

– Очень смешно. Ты не поверишь, какая у меня квартира, Меган. Такая маленькая, с большим чердаком, который будет выглядеть превосходно, если я поставлю туда большое кресло и невысокий, до пояса, книжный шкаф.

– Звучит чудесно.

– Да. Она великолепна, и здесь так тепло. Вот здорово! Две недели назад я ждала такси под проливным дождем, температура была около четырех градусов, но из-за холодного ветра казалось, что на улице минус два, а сейчас я открыла все окна, и температура, по меньшей мере градусов двадцать выше нуля. Ноябрь в Лос-Анджелесе. Я влюблена в него.

На другом конце провода она услышала шмыганье носом. Клементина села на пол и спросила:

– Мег, ты в порядке?

– Я? О, да, конечно. Я немного простудилась, вот и все.

– Ты уверена?

– Я уверена. Я по-настоящему счастлива за тебя, Клем. Правда. А как у вас дела с Артуром? Все хорошо? Я думала, что вы сойдетесь.

Клементина вздохнула. Оставим на совести Меган, что она завела разговор о той части ее жизни, которую лучше не вспоминать.

– Ты же знаешь, что случилось. Я не могу быть ни с кем из мужчин. Даже с Артуром.

– Но прошло три года. Я думала, что ты, возможно, пережила и все забыла.

Клементина взглянула в окно. Пережила. Как будто воспоминания – это просто препятствие на пути, и все, что нужно сделать – перепрыгнуть через них.

– Чем больше проходит времени, тем хуже становятся воспоминания, – ответила она. – Страх засел внутри меня. Похоже, что память о событии даже ужаснее его самого. Я думаю, жизнь не так уж проста.

– Да, я знаю.

Голос Меган звучал печально и странно, заставив Клементину еще раз спросить, все ли у нее хорошо.

– Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной обо всем, – добавила она. – Я хочу спросить тебя: дело в Джексоне?

Меган обвела взглядом гостиную и глубоко задышала, стараясь успокоиться. Полотна Джексона, дюжины полотен были разрезаны в клочья и разбросаны по полу, уничтожены все его работы за последний год. Разбрызганные краски капали со стен, создавая необычные абстрактные панорамы прежде, чем упасть на ковер. Она все еще сжимала в руке нож, и когда на ладонях появилась кровь, причиняя острую боль, Меган не могла унять жуткую нервную дрожь.

– Все прекрасно, Клем, – повторила она. – Я готовлю обед, вот и все. Ты можешь позвонить мне завтра?

– Конечно. Береги себя.

Меган повесила трубку. Она разжала пальцы и положила нож на стойку. Все это время она плакала, сама не замечая своих слез. Меган соскользнула по стене на пол и подтянула ноги к груди. Мягко и нежно, как ребенок, она напевала колыбельную.

Как только закончилось совещание по проекту новой гостиницы, Джексон поторопился уйти. Он надеялся, что если выйдет в числе первых, его шеф Гари Пулакман, который пыхтя и покрываясь потом передвигал в этот момент свой огромный живот по направлению к холодильнику за второй банкой пива, не сможет догнать его. Джексон знал, что Гари охотится за ним. Каждую неделю он повторял одно и то же:

– Где твой энтузиазм, Джексон? Что случилось с твоими творческими способностями? В чем дело?

Джексон пронесся мимо фонтана, перепрыгнул через пару картонных коробок и направился в комнату чертежников. Он ненавидел эту чертову работу и все ее чертовы правила и скуку, вот в чем дело. Откуда взяться энтузиазму, если каждый божий день он проектировал однообразные стандартные магазины или дома.

Джексон подошел к своему месту – обычному чертежному столу, ничем не выделявшемуся среди двенадцати других чертежных столов, отделенных друг от друга большими пластиковыми ширмами высотой по грудь, – и сел. Не успел он передохнуть, как перед глазами появился сначала живот Гари, а потом и он сам.

– Джексон, нам надо поговорить, – произнес Гарри тем слезливым тоном, который появлялся у него каждый раз, когда он битый час ублажал самодовольных клиентов и воздавал должное идеям Джексона.

– О чем, Гар? – ответил Джексон.

– Послушай, Джек, ты – хороший архитектор. Один из лучших. Почему ты занимаешься ерундой? Если бы ты только захотел, то, ставлю пари, мог бы в один прекрасный день занять мое место и, возможно, стать даже компаньоном Якоповича.

– А если я не хочу?

Его слова, как Джексон и предполагал, положили Гари на обе лопатки. Джексону было смешно наблюдать, как шеф, да и все остальные в «Бароне и Якоповиче», считали, что солнце всходит и заходит только ради архитектуры. Они никогда не пробовали заниматься чем-то еще. Их мирок состоял в черчении схем, планировке и разметке водопроводных систем. Их объединяла общая цель – любой ценой подняться на верхнюю ступеньку служебной лестницы. Джексон же ненавидел контору, ненавидел работу. Он начинал рабочую неделю с одной мыслью – дожить до пятницы и вернуться домой к картинам.

– Послушай, я не знаю, что с тобой происходит, – обратился Гари, вытягиваясь настолько, насколько позволяло его пятифутовое шестидюймовое телосложение. – Но я точно знаю, что мне не нравится твое отношение к делу. Ты представил свои идеи по проекту гостиницы «Уондерс» как робот. Своим снисходительным отношением ты, можно сказать, нанес оскорбление мистеру Хайндреску, а ты, черт побери, прекрасно знаешь, что он один из крупнейших заказчиков, и ему нравится думать, будто всем заправляет он. Ты топаешь по офису, как избалованный ребенок, и я до смерти устал от тебя. Ты слышишь меня?

Джексон рывком закрыл дипломат и почувствовал, как все его эмоции отключаются, как в автоматическом разбрызгивателе, отработавшем свою норму. Он обвел взглядом комнату, отсеки с людьми, выполняющими в течение многих лет одну и ту же работу, и покачал головой. Все стало на свои места, У него было два пути, ведь всегда существует возможность выбора. Жить сегодняшним днем и радоваться – или жить ради завтра и страдать. Несомненно, иногда приходится приносить в жертву будущему настоящее, но наступает момент, когда следует сказать – все, хватит, и начать жить, принять решение изменить свою жизнь и довести начатое до конца. Джексон никогда не устанавливал крайний срок, который он мог выдержать в этой загнивающей фирме, но он понял, что время вышло. Схватив дипломат, он направился к двери.

– Не смей уходить от меня, – закричал Гари. – И куда ты собираешься?

– Наружу. Мне нужен свежий воздух.

– Если ты выйдешь сейчас за дверь, мистер Холлиэлл, я не гарантирую, что у тебя будет работа, когда ты вернешься.

У двери Джексон остановился и обернулся. Остальные архитекторы наблюдали за ним, высовывая головы над ширмами, как жирафы в зоопарке. Джексон тряхнул головой и рассмеялся.

– И, слава богу, – сказал он.