"Железный занавес" получился довольно прозрачным с "братскими" странами, и, в свою очередь, его невозможно было сделать достаточно

"железным" между СЭВ и остальным миром. Расхлебывать это положение вещей довелось Никите Хрущеву.

Никита Хрущев завоевывая власть, создавал, с одной стороны, привлекательные перспективы для партийной элиты – независимость секретарей республик и обкомов через совнаркомы; с другой стороны, для уничтожения противников, он использовал изящный политический ход – разоблачил культ личности. Все это можно было реализовать, только освободившись от наиболее одиозных сторон сталинской концепции социализма. И вот здесь экономика заявила о себе достаточно внятно. С исчезновением грубого принуждения и страха рухнули стимулы к труду. Послабления в соцобщежитии означили также необходимость удовлетворения все возрастающих потребностей советского человека. Но тут начинает выясняться, что "отец народов" не оставил наследникам формулу экономики без потрясений, с устойчивым экономическим ростом. Подобно рецепту алхимика, она была спрятана в голове своего творца и золото, приготовленное по этому рецепту, теряло свойства от соприкосновения с реальностью.

Растерявшиеся руководители впервые после НЭПа заговорили о "законе стоимости" при социализме. Косыгин, будучи, прежде всего практиком и хозяйственником, не особенно вдавался в теоретические тонкости

Сталинской алхимии и больше доверял наглядным успехам экономики индустриальных стран. Ему казалось, что использование некоторых технических приемов рынка в рамках плановой экономики, позволят

СССР выйти на качественно новые рубежи. Потекли чрезмерные инвестиции в громоздкие и гигантские предприятия. Гигантомания покоилась на идее централизации, в основе которой лежал российский предрассудок: "народу у нас много, а умного начальства мало", отчасти и от того, что большие образования легче поддавались плановому контролю. Экономика СССР начала перегреваться…

Столкновение рыночных и распорядительных механизмов знаменовало начало разрушения экономики социализма и деградации его экономической мысли. Не будем забывать, что кобаномика создавалась не для товарного производства. В ней был один заказчик – Сталин, поэтому пристроить к ней закон стоимости можно было только в пропагандистских целях. Советские руководители слишком легко манипулировали богатствами огромной страны, и у них возникла иллюзия, что так же легко можно повелевать и законами товарного производства, поэтому они никогда не относились серьезно к изучению этих законов. Однако закон стоимости оказался тем камнем преткновения, обойдя который можно было получить только то, что получилось – невиданная по своей несуразности хозяйственная система.

Напомним и нынешним экспериментаторам, что экономика не может нормально функционировать там, где ее делают средством достижения целей. Она работает на основе свойственных ей законов, которые приводятся в действие собственностью порождающей товарно-денежные отношения (рынок). А поскольку законами манипулировать невозможно, безответственные политики стараются разрушить их, свидетельством чему постсоветский, не менее впечатляющий этап российской экономической истории. Гайдаровские потрошители расписались в своем лукавстве, назвав инфляцию, последовавшую за экономическими актами правительства, инфляцией издержек. Но как может возникнуть инфляция издержек там, где в основе ценообразования нет стоимости, как основы общественно-необходимых издержек производства? Нас вытолкнули в капитализм, из социалистического предбанника не дав возможности нормализовать ценообразование, и мы явили миру все убожество своей наготы.

Пусть Милтон Фридмен не принимает близко к сердцу иронию в адрес своей теории. Гайдар вряд ли может быть отнесен к его ученикам, поскольку сценарий капитализации России не вписывался ни в какие экономические теории, ни в здравый смысл. Не соответствовал он и прогнозам, что очевидно, оказалось столь же неожиданным для творцов сценария, как и для тех, на ком он "обкатывался". Оказалось это неожиданным и для высоких аналитических умов евро-американских политиков, эксперты которых то рекомендовали, то не рекомендовали поддержать буржуазные усилия России. Оно и понятно – непредсказуемость несовместима с экономическим расчетом. Сложившееся положение оказалось следствием командного выхода из командной экономики. Нам объявили, – завтра просыпаемся при капитализме! – не поставив при этом в известность сам капитализм. Правда, некоторые положения гайдаровских реформ перекликались с теми, которые сформулировал наркомфин Григорий Соколькников при вхождении в НЭП – налогообложение и вера в мудрость рынка. Зато отсутствовало все остальное – золотые червонцы, товарная интервенция на потребительский рынок, специалисты, которые еще не успели забыть, что такое товарно-денежные отношения. Необъявленный тезис гайдаровских реформ гласил: "Отпускаем цены, пусть рынок разбирается с ними; когда будет исчерпана покупательная способность, цены придут в соответствие с денежной массой". Или, более наглядно можно сказать так: рынок имеет миллиард предметов, потребитель – десять миллиардов рублей; сейчас предмет стоит пять рублей, когда цена дойдет до десяти, покупательная способность будет исчерпана, мы обуздаем инфляцию, уничтожим нависший над дефицитным рынком

"отложенный спрос", т.е. сбережения населения, деньги теневой экономики, и, избавившись от бюджетного дефицита, войдем в капитализм с положительным сальдо!

Не вышло…

Вместо того чтобы сектор государственной торговли, вмещавший большую часть продовольственной корзины страны, позвал за собой неуправляемую социалистическую толкучку, он принял ее законы, избавивший от застенчивости трамвайного щипача и приобретя безапелляционную наглость уличного громилы. Став "рынком", вся армия владельцев товарной массы рванула цены вверх, втягивая в водоворот своих интересов госснаб, банковскую систему, военно-промышленный комплекс. С них деньги всей страны потекли в коммерческие структуры, подгоняемые невиданными в прежние времена взятками. Безналичка крутилась вокруг ГАЗа, ВАЗа, ЗИЛа, холодильников, ценных металлов, радиоаппаратуры, перекачивая деньги в наш скудный рынок. За всем этим ощущалась режиссура чьей-то "мохнатой руки", не желающей понимать смысла "реформаторских идей". И когда вновь испеченный рынок ковшом гигантских цен вычерпал отложенный спрос, промышленные, сельскохозяйственные кредиты и горячую массу вновь отпечатанной наличности, волна предложения отхлынула от искусственно созданного спроса. Возникло перепроизводство продукции на фоне общего падения производства. Наступил коллапс неплатежей. Инфляция по индексу продовольствия перешагнула сто пятьдесят тысяч процентов. В ней потонули основные фонды России, разрушилось паритетное ценообразование, денежное обращение, банковская система. Наше сомнительное благополучие стало очевидным неблагополучием.

Правительство, чтобы поправить дела, стало прибегать к мелким хитростям – не выплачивать заработанные деньги в расчете, что моменту выдачи они значительно истончаться инфляцией.