— Полагаю, что этого доказательства достаточно, — снова проговорил сенатор. — Граф Батьяни осужден на смерть. Что касается второго подсудимого, то мы застали его в пороховой башне, собиравшегося поджечь фитиль, проведенный им к бочонку с порохом. Опоздай мы на несколько минут — случилось бы громадное несчастье; половина нашего прекрасного города представляла бы теперь груду развалин. Братья! Мы должны быстро покончить с этим. Кто признает, что эти преступники заслуживают смерти, пусть поднимет руку.

В то же мгновение все руки, точно сплошной лес, поднялись к тихому ночному небу.

— Кажется, все руки подняты, — провозгласил сенатор, бегло проверив результат голосования.

Тогда граф Батьяни вскочил и с пеной у рта стал ругать окружавших его:

— Будьте вы прокляты, граждане Праги, пусть чума нападет на вас, пусть неприятель прорвется сквозь стены вашего города и огнем и мечом уничтожит его. Тогда золотая, священная Прага обратится в груду мусора и развалин, тогда ее постигнет участь гордой Трои, в одну ночь сравнявшейся с землею, или Магдебурга, где Тилли справлял своего рода Варфоломеевские ночи. Тогда мой дух покинет ад и, гордый, победоносно будет витать над пустыней, на которой некогда красовалась Прага.

— Назад! — прогремел Рюбзам, так как при первых словах Батьяни многие бросились, чтобы тут же на месте покончить с ним.

— Еще раз напоминаю, не нарушайте порядка; мы не убийцы, мы — судьи. Ну, а ты что имеешь сказать? — обратился он мрачным голосом к Бруно, который бледный, но спокойный стоял у подножия лестницы.

— Я ничего не имею сказать, — ответил твердо разбойник. — Я заслужил свою участь и не молю о пощаде; если бы вы даже и даровали мне жизнь, я все равно не приму ее. Дайте мне умереть скорее. В одном только клянусь я именем Господа на Небесах, что я не прусский шпион, за какового вы меня принимаете. Я действовал не по поручению ваших врагов, а именем человека, который имеет полное право подвергнуть вас своей мести.

— Приступим же к исполнению приговора! — воскликнул сенатор, когда Бруно умолк. — Друзья мои, прикатите сюда бочку, полную пороха.

Сотни людей бросились исполнять это приказание, и через несколько минут из пороховой башни прикатили бочку к самому берегу Влтавы.

— Что вы хотите делать? — воскликнул Батьяни, увидев эти приготовления. — Безумцы! Не станете же вы… но ведь это ужасная смерть…

— Привяжите обоих преступников к бочке…

В следующее мгновение Батьяни и Бруно были посажены на бочку, как на верховую лошадь; руки их остались связанными сзади, а ноги, обхватив бочку, были тоже связаны и привязаны к ней крепкой веревкой.

— Снесите бочку в лодку, которая стоит там у берега, — приказал сенатор, — мы пустим ее по течению на середину Влтавы и только тогда произведем взрыв.

Бочка с обоими приговоренными была подхвачена и снесена в лодку.

Батьяни налитыми кровью глазами глядел перед собой; губы его были сжаты; он делал неимоверные усилия, чтобы ни малейшим звуком не выдать своего ужаса. Нет, он не доставит черни интересного зрелища — видеть графа Батьяни дрожащим от страха. Он умрет, как человек храбрый и мужественный. Губы Бруно шептали молитву, глаза его были обращены к Небу; он как будто видел там другой, лучший мир и самого Бога, окруженного ангелами. Лодку обвязали; пара сильных толчков длинным веслом — и она вместе с бочонком и приговоренными к смерти очутилась на середине бурной реки.

Тем временем сенатор подозвал двух солдат, стоявших на страже у пороховой башни.

— Заряжены ли ваши ружья?

— Точно так, — ответили солдаты.

— Хорошо. Очистите берег, — обратился он к толпе, — отодвиньтесь подальше; а вы, солдаты, цельтесь в бочку, которую ваши пули должны пробить, чтобы взорвать порох.

Опять наступила мертвая тишина; народ отошел от берега на такое расстояние, чтобы взрыв не мог никому причинить вреда. Оба солдата встали у подножия лестницы, на верху которой стояли сенатор, Аделина Барберини и молодой лейтенант. Последний скомандовал: «Целься — готово — пли!» Два выстрела прогремели в воздухе. Послышался свист пуль. Они пролетели над водой и с треском ударились в пороховую бочку.

Все ожидали, что в ту же минуту на воздух взлетят разорванные тела двух осужденных, что целый град обломков покроет Влтаву и яркое пламя докажет, что справедливый суд совершился. Ничего подобного не случилось. Посреди реки спокойно плыла лодка с бочкой и двумя связанными людьми на ней; дикий, насмешливый хохот Батьяни доказывал, что осужденные еще живы. Все ясно слышали, как венгр, осмеивая стоявшую на берегу толпу, кричал:

— Вы ошиблись, граждане Праги, порох, который хранится в вашем складе, был доставлен жидом Финкелем, это песок, самый простой желтый песок, а вовсе не порох.

При имени Илиаса Финкеля из сотен грудей вырвался целый поток проклятий. Но этот шум был внезапно покрыт криками, долетевшими с противоположного берега Влтавы. Загремели трубы, забили барабаны, затрещали ружья. В то же время вдали на равнине, где еще недавно находился прусский лагерь, показалось зарево, доказывавшее, что случилось что-то необыкновенное.

Толпа на несколько мгновений оцепенела; никто не обращал более внимания на лодку с двумя осужденными на смерть преступниками; никого уж больше не занимал вопрос о том, одна ли только эта бочка была наполнена песком или весь запас пороха, действие которого до сих пор испытывали на себе осаждающие, был такого же сорта. Все взоры обратились на противоположный берег, на равнину Влтавы. Глухим шепотом пробежал в толпе вопрос: что случилось? Что происходит на той стороне? Волнение и шум по ту сторону все увеличивались; теперь уже ясно раздавалась пушечная пальба, слышался лязг сабель, громкий топот приближающейся конницы. Радостные и восторженные крики наполняли воздух. Из-за красного дыма зажженных факелов показались черные с желтым знамена австрийцев и донесся радостный крик:

— Да здравствует Мария Терезия! Да здравствует Австрия!

— Друзья, братья! — вскричал вдруг сенатор Рюбзам в сильном волнении. — Мне кажется, что в настоящую минуту в нашей судьбе совершается знаменательный поворот. Там, напротив нас, вдоль берега Влтавы, движется австрийская армия, там, наверное, произойдет серьезное сражение. Преклоним колени и станем молить Всевышнего, чтобы он даровал победу австрийским знаменам.

Охваченная единодушным чувством вся тысячная толпа, мужчины и женщины, старцы и дети, все как один человек пали ниц, и пламенные молитвы вознеслись к Небу с мольбой положить конец бедам и страданиям осажденных. Едва успели молящиеся подняться с колен, как на дороге показалась пыль, и забрызганный грязью австрийский всадник подскакал к пороховой башне; бросив в воздух свой кивер, он старался дать понять, что желает говорить. В то же мгновение сотни рук схватили его и подняли вверх на ступеньки, на которых стояли сенатор и Аделина Барберини.

— Какую весть принес ты нам? — спросил Рюбзам дрожащим голосом. — Что бы это ни было: счастье или беда, мы примем все, как послание Небес.

— Невзгоды окончились! — крикнул всадник изнуренным, но совершенно отчетливым голосом. — Конец страданиям золотой, святой Праги! Осада снята. Фельдмаршал Даун только что атаковал прусский лагерь, нападение было произведено с такою быстротою, с таким натиском, что неприятель едва успел отступить. Мы прогнали прусского короля Фридриха и его армию назад до Колина. Там произойдет битва, там мы померяемся с неприятельскими силами.

Это известие привело толпу в безумный восторг; люди кричали, смеялись, плакали, бросались друг другу в объятия; лица совершенно между собою не знакомые, встречавшиеся в первый раз, целовались со слезами на глазах.

— Прошла осада, миновала беда! — звучало со всех сторон.

Даун, избавитель, явился на выручку. В первый раз ему удалось обмануть бдительность великого прусского короля. Теперь была надежда на избавление, на свободу. Победные крики понеслись вдоль по течению Влтавы, и толпа, разделившись надвое, с ликующими криками направилась в город. Пока народ ликовал, лодка с бочкой и двумя привязанными к ней людьми скрылась из вида. Батьяни и Бруно счастливо избежали смерти.