— А время все идет! — нетерпеливо воскликнул Илиас Финкель. — Я вас совсем не узнаю сегодня, граф Батьяни. Вы стоите, а она болтает, вместо того, чтобы вы ее схватили и унесли. Впрочем, она так красива, что даже в моем старом сердце что-то шевелится, когда я смотрю на нее.

Мнимый граф Батьяни медленно протянул руки, схватил Лору и силой привлек ее к себе. Он крепко обнял ее. Лора чувствовала, как он страстно прижимает ее к себе, как губы его крепко прильнули к ее губам. Она отшатнулась, но не со злобой, не с отвращением. Она была удивлена и озадачена. В то же мгновение она сама бросилась в объятия мнимого графа, и губы ее слились с его губами в страстном поцелуе. По поцелую Лора узнала своего горячо любимого мужа.

Тем временем Илиас Финкель радостно потирал руки и ухмылялся. Он ходил вокруг нежно обнявшихся Лейхтвейса и Лоры, восклицая:

— О женщины, как вы изменчивы! Вы, словно камышовый тростник, покачиваетесь из стороны в сторону, вы, точно апрельская погода, сменяете солнышко на дождик, рыдания на смех. За минуту до этого она кричала о ненависти и отвращении, а теперь уже обнимается с ним и целуется. Это у женщин называется верностью!

Вдруг страшный удар по голове сразил Илиаса Финкеля. Он упал на пол. Мнимый граф Батьяни, выпустив Лору из своих объятий, ударом кулака сбил еврея. Вместе с тем он сорвал фальшивую бороду и снова открыл свои объятия.

— Иди ко мне, жена моя, — воскликнул он, — отдохни на моей груди! Не граф Батьяни тебя обнимает, а я, твой муж, твой защитник. Я явился сюда, моя Лора, чтобы спасти тебя.

Обезумев от радости и восторга, Лора снова припала к его груди. Она поняла, что все ее мучения кончились. Лейхтвейс, обняв одной рукой свою жену, с несказанным презрением обратился к валявшемуся на полу еврею.

— Настал твой час, Илиас Финкель, — произнес он. — Ты хотел торговать людьми, ты хотел продать беззащитную женщину тому, кто преследует свою добычу подобно лютому тигру. Ты знал, что Лора принадлежит мне, и ты осмелился посягать на мою собственность. Но ты, конечно, и сам не сомневаешься, что теперь мы сведем с тобою счеты, в итоге которых — твоя смерть.

Илиас Финкель лежал на полу, не смея пошевельнуться; широко открытыми глазами, с суеверным неописуемым ужасом смотрел он на внезапно явившегося мстителя и палача. От страха он не мог произнести ни звука, и лицо его перекосилось до неузнаваемости, нижняя челюсть отвисла, и седые жиденькие волосы буквально встали у него на голове дыбом. Лейхтвейс ни разу в жизни еще не видел такого безмерного ужаса.

— Повремени несколько минут, Лора, — обратился Лейхтвейс к своей жене, — и я выведу тебя из этого ужасного дома, где ты столько выстрадала. Но прежде чем уйти, я должен совершить суд. Негодяй заслужил смерть и без злодеяния, совершенного им над тобою. Ему в свое время удалось избегнуть казни за убийство младенца, но от меня он сегодня не уйдет.

— Гейнц, ненаглядный мой! — воскликнула Лора. — Будь милостив! Не омрачай радостного часа нашего свидания убийством. Не пачкай своих рук в крови этого презренного. Даруй ему жизнь. Об этом прошу тебя я, Лора, твоя жена.

— Слышишь ли ты, Илиас Финкель? — громко и торжественно произнес Лейхтвейс. — Ты слышишь, как за тебя заступается ангел Божий? Ты пытал ее, ты запер ее в подземелье, ты угрожал продать ее смертельному врагу. У нее достаточно оснований ненавидеть и презирать тебя, но она просит за тебя, она хочет даровать тебе жизнь. Но на этот раз я не могу исполнить ее просьбы. Я обязан убить тебя. Всякий человек, встречая на своем пути ядовитую гадину, должен умертвить ее, даже если она ему не угрожает, но гадина эта поползет дальше и может причинить вред другим. Поэтому готовься к смерти, Илиас Финкель. Твои молитвы, впрочем, пользы тебе не принесут. Кто грешил так тяжко, как ты, тот не может отмолить свои грехи в несколько минут.

Финкель с трудом приподнялся немного и на коленях подполз к ногам разбойника.

— Сжалься, Лейхтвейс! — простонал он заплетающимся языком. — Что тебе за польза, если я умру? Я ядовитая гадина, но я уже стар и немощен и никому не могу вредить. Клянусь тебе, если ты даруешь мне жизнь, я переменю образ жизни! Клянусь…

— Не клянись! — резко оборвал его Лейхтвейс. — Твоя клятва — гнусная ложь. Молись! Я не намерен прощать тебя.

Илиас Финкель, дрожа всем телом от страха, обнял колени разбойника.

— Лейхтвейс, — взмолился он, — если ты оставишь меня в живых, я награжу тебя, я дам тебе богатство и власть! Я имею возможность сделать это. Обещаю тебе немедленно уплатить тридцать тысяч гульденов наличными деньгами. Разве это не дороже презренной жизни несчастного еврея? Подумай сам, тридцать тысяч гульденов — все мое имущество, и я охотно пожертвую им, так как боюсь смерти. Мне страшно лежать под землей в деревянном гробу, я тогда не буду дышать, не буду видеть, не буду двигаться.

— Подлость всегда сочетается с трусостью, — обратился Лейхтвейс к Лоре, — и, пожалуй, человек этот достоин жить дальше, чтобы перенести все мучения нищенской старости. Но нет. Я обязан уничтожить его, я должен стереть его с лица земли. Обнажи свою грудь, Илиас Финкель, через минуту все будет кончено.

С этими словами Лейхтвейс выхватил кинжал, на лезвии которого еще виднелась запекшаяся кровь.

— Ты видишь эту кровь? — спросил он Илиаса Финкеля, который при виде кинжала упал навзничь. — Это кровь твоего сообщника, кровь Пьетро Ласкаре, который поплатился жизнью за общение с тобой. Убив его, я обязан убить и тебя.

Лейхтвейс занес над евреем руку с кинжалом. Илиас Финкель пронзительно вскрикнул и заплетающимся языком проговорил:

— Даруй мне жизнь! Я подарю тебе миллион! Миллион прусских талеров! Сегодня же ночью я отдам их тебе, и если ты умен, то получишь гораздо больше.

— Миллион талеров? — в недоумении произнес Лейхтвейс. — Ты ума лишился? Страх помутил твой ум? Откуда у тебя миллион?

Илиас Финкель, видимо, переживал ужасную внутреннюю борьбу. Это была борьба жадности и алчности с желанием влачить дальше жалкое существование. Но чувство самосохранения взяло вверх. Дрожащими руками Илиас Финкель расстегнул жилет и вынул из потайного кармана лист бумаги.

— Бери, читай, — проговорил он, — а потом скажи сам, могу ли я подарить тебе миллион. Он внесен в английский банк, и если ты будешь умен, то можешь получить его.

Лейхтвейс выхватил бумагу из рук еврея. Лора подняла фонарь и направила свет на бумагу. Лейхтвейс начал читать. Чем дальше он читал, тем больше лицо его принимало выражение неописуемого изумления. Как бы не поняв сразу, он снова перечитал бумагу. Но вдруг он громко засмеялся и голосом, полным радости, воскликнул:

— Вот теперь, граф Батьяни, в моих руках находится оружие, которым я могу погубить тебя. Если бы у тебя было даже сто тысяч жизней, эта бумага положит всем им конец. Ты собираешься предать город, доверенный твоей охране. Ты хочешь обмануть граждан, полагающихся на тебя как на коменданта крепости, ты хочешь сдать крепость прусскому королю за миллион талеров. Да, обо всем этом свидетельствует твоя подпись, граф Батьяни. Я знаю ее и не сомневаюсь в ее подлинности. Этот документ в моих руках обратится в секиру, которой я обезглавлю тебя. Ликуйте вместе со мной, ангелы Неба. Низвергнут самый гнусный подлец. Он передан в руки человека, который клянется, что избавит мир от изверга, слишком долго наводившего ужас.

Илиас Финкель сложил руки и простер их к Лейхтвейсу.

— Господь милостив, — проговорил он, — в последнюю минуту он дал мне возможность спасти мою жизнь. Пусть народ растерзает графа Батьяни на части, я буду жить, а у меня и без этого миллиона найдется чем прокормиться.

— Ты слишком рано торжествуешь, — возразил Лейхтвейс, — я не давал тебе никаких обещаний. Пусть судьба твоя будет зависеть от случайности. Я не убью тебя, но я предам тебя гибели. Пусть Господь решит твою участь.

Илиас Финкель дико вскрикнул и отшатнулся. Но Лейхтвейс уже схватил его. В подземелье разыгралась мрачная, ужасная сцена. Лейхтвейс швырнул еврея об пол, так что у того кости затрещали, и связал его по рукам и ногам. Как Финкель ни отбивался, он ничего не смог сделать. Убедившись, что сопротивление ни к чему не приведет, он осыпал Лейхтвейса потоком брани.