В ночь с 23 на 24 сентября войска Суворова начали свой последний переход. В арьергарде остался Багратион, не имевший ни артиллерии, ни патронов. Весь день 24 сентября он отбивал одними штыками втрое превосходящего противника. Но и Суворову пришлось не легче. Его солдаты, а вместе с ними он сам, карабкались по обледенелым заоблачным скалам, бросив всех лошадей и последние пушки. В полдень 26 сентября они добрались до деревни Панике, а к вечеру – до Иланца.

27 сентября остатки голодной, оборванной, обмороженной и почти безоружной армии спустились в Кур, где впервые за три недели нашли достаточные запасы продовольствия и спокойный ночлег. На сей раз австрийцы были совершенно другими: Мелас тут же доставил амуницию, боеприпасы, продовольствие, а также лошадей и фураж. Но от предложения австрийцев воевать дальше Суворов наотрез отказался: у русских на это просто-напросто не было сил.

8 октября в Линдау как нельзя более кстати пришел рескрипт Павла, требующий прекращения поддержки австрийцев. Через два дня Павел приказал малыми переходами, щадя солдат, уходить в Россию. 29 октября в воздаяние заслуг в Швейцарском походе Суворову была оказана высшая степень почестей – присвоено звание генералиссимуса всех российских войск.

15 ноября армия двинулась в Россию. На несколько недель остановились в Чехии. 15 января, получив в Праге приказ Павла: «Идите домой немедленно», – Суворов начал свой последний переход к границам Родины.

Когда Суворов еще находился в Праге, он стал испытывать первые серьезные признаки недомогания, а потом и болезни. Заболел-то он намного раньше, еще в Швейцарии. Но, собрав все силы в кулак, потому что его здоровье было здоровьем армии, а его болезнь, если бы он ей поддался, стала бы ее немощью, Суворов держался изо всех сил, понимая, что его нервами и его несокрушимым духом живет все воинство.

А мир подействовал на него расслабляюще, да и годы давали о себе знать – приближалось семидесятилетие.

В Кракове он слег, но, пролежав несколько дней, велел ехать дальше. С трудом сопровождавшие Суворова довезли его до Кобрина, куда примчался из Петербурга личный врач Павла Вейкарт. На время Суворову стало лучше, и он решил ехать дальше.

Ему сказали, что в Петербурге его ждет триумфальная встреча – с пушечной пальбой и колокольным звоном. Однако вслед за тем пришло известие, что никакой встречи не будет. 20 марта 1800 года в приказе по армии генералиссимусу всех российских войск объявлялся выговор «за то, что он в походе имел, вопреки уставу, по старому обычаю, непременного дежурного генерала». Павел всегда был человеком крайностей, но на этот раз даже он превзошел самого себя.

Когда 23 апреля безнадежно больного Суворова привезли в Петербург, ему было объявлено, что государь не желает его видеть, а еще через два дня отобрали у него адъютантов. Суворов лежал в доме женатого на его племяннице Аграфене Ивановне, урожденной княжне Горчаковой, Дмитрия Ивановича Хвостова, который был не только родственником Александра Васильевича, но и ближайшим его поверенным и другом. Хвостов, как мог, облегчал страдания больного, но болезнь брала свое, и 6 мая 1800 года во втором часу дня Суворов умер.

12 мая огромные толпы народа сопровождали гроб Суворова от дома Хвостова на Крюковом канале до Александро-Невской лавры. Ни одна газета не сообщила о его кончине, и, вопреки обычаю, не было отдано даже приказа по армии. Когда гроб с телом Суворова проносили сквозь кладбищенскую калитку, потому что ворота лавры оказались на замке, многим показалось, что гроб застрянет и не пройдет. И тогда один из солдат-ветеранов громко сказал: «Это Лександра-то Васильевич не пройдет? Не бойсь, пройдет. Везде проходил!»

...Его похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. И лишь через много лет положили над ним гранитную плиту, на которой были написаны всего три слова: «Здесь лежит Суворов».

...25 ноября 1772 года Суворов писал своему другу генерал-майору Александру Ильичу Бибикову, которого искренне почитал и глубоко любил: «Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд».

Автор предлагает вашему вниманию, уважаемые читатели, в виде дополнения к тому, о чем вы уже узнали, пестрый калейдоскоп фактов, писем, неповторимых суворовских высказываний, воспоминаний и его восторженных характеристик.

Они позволят воссоздать многосторонний, яркий, не-обычайно оригинальный образ удивительного человека – от раннего детства и до самой смерти.

Некоторые из них добавят к портрету Суворова черты, о которых прежде не говорили, боясь отступления от традиционного облика полководца, теперь же у нас есть возможность сказать правду и быть верно понятыми.

Автор свел их в самостоятельный раздел, назвав «Анекдотами о Суворове».

Во времена Суворова и на протяжении XIX века анекдотом называли короткий, сжатый рассказ о замечательном или забавном случае, произошедшем, как правило, со знаменитым человеком – государственным деятелем, актером, писателем, ученым.

Именно в этом, изначальном смысле автор и употребляет слово «анекдот». Собранные вместе анекдоты позволят вам лучше представить себе буквально все стороны бытия XVIII века, его краски, социальные контрасты, его культуру, его хижины и дворцы, короче – жизнь этого изумительного столетия во всех ее проявлениях.

Когда Сашеньке Суворову было семь лет, ему за примерное поведение в течение дня дали два яблока. Его учитель французского языка, присутствовавший при этом, сказал мальчику: «Я дам тебе еще одно яблоко, если ты скажешь мне, где есть Бог». Сашенька ответил мгновенно: «Я отдам Вам оба мои яблока, если Вы скажете мне, где Бога нет».

Суворов очень любил и прекрасно знал инженерное дело. Объясняя, откуда у него такие познания, он говорил, что его отец Василий Иванович Суворов перевел по распоряжению Петра I книгу великого французского фортификатора маршала Вобана «Способы укрепления городов» и учил Суворова-сына французскому языку по этой книге, сравнивая русский текст с оригиналом. Отсюда и началось познание будущим великим полководцем фортификации и военно-инженерного дела.

В 1760 году молодой Суворов ездил курьером в Берлин и там встретил русского солдата. Он тотчас же сердечно обнял и расцеловал земляка. Через много лет, вспоминая об этом, Суворов говорил: «Если бы Сулла и Марий встретились на Алеутских островах, то соперничество между ними пресеклось бы: патриций обнял бы плебея, и Рим не увидел бы кровавой реки».

«Победителя не судят», – якобы написала Екатерина II, когда получила рапорт о самочинных действиях Суворова на театре военных действий против Турции, действиях, завершившихся успешной атакой и взятием крепости Туртукай. И хотя историки оспаривают существование такой резолюции, считая это утверждение относящимся к устной традиции, оно стало «крылатым» выражением.

Сторонники же его истинности приводят в качестве довода, что за победу под Туртукаем Суворов был награжден 30 июля 1773 года орденом Георгия Победоносца 2-й степени, хотя, действительно, сам «поиск» под Туртукаем был не одобрен непосредственным начальником Суворова фельдмаршалом П. А. Румянцевым.