• Процветание государства, благополучие народа зависят неотменно от доброты нравов, а доброта нравов неотменно от воспитания.

• Улыбка всегда хороша, ибо она приоткрывает простой внутренний мир человека.

• Человек, себя за ничто почитающий, не может к другим иметь никакого почтения и в обоих случаях являет низкость мыслей.

В 1769 году в Петербурге появилась толстая книга в восемьсот страниц, названная «Письмовник», то есть грамматика, автором которой был Николай Гаврилович Курганов (1725–1796) – солдатский сын, «ученый подмастерье», ставший в тридцать девять лет профессором математики и навигации, одним из учеников которого был кадет Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса Михаил Кутузов.

Нам Курганов оставил после себя много книг. Особенно известна «Универсальная арифметика», пришедшая на смену знаменитой «Арифметике» Леонтия Магницкого. Но подлинную славу ему принес «Письмовник», ставший настольной книгой в России второй половины XVIII – первой половины XIX веков. В «Истории села Горюхина» Пушкин писал: «Чтение „Письмовника“ долго было любимым моим упражнением. Я знал его наизусть и, несмотря на то, каждый день находил в нем новые незамеченные красоты».

Известно, что Пушкин хотел написать и биографию Н. Г. Курганова, но не смог этого сделать, так как материалы о его жизни оказались очень скудны. Зато богат оказался его «Письмовник».

«Двое ученых, один русак, а другой прусак, спорили о старом и новом штиле. (Речь идет о григорианском календаре, принятом в Западной Европе, и юлианском календаре, принятом в Византии и перешедшем на Русь вместе с принятием русскими православия. В XVIII веке, когда был издан „Письмовник“ Курганова, разница между этими „штилями“ составляла одиннадцать дней, в XIX – двенадцать, в XX – тринадцать. Юлианский календарь был отменен декретом Совнаркома в 1918 году. – В. Б.) Пруссак многими доводами доказывал, что григорианское счисление вернее старого, говоря, что в 1592 году от искусных математиков найдено десять дней излишка в старом календаре, считая от Юлия Кесаря по сие время. „Тем для нас лучше, – отвечал русак, – ибо когда новое счисление верно, то последний (страшный. – В. Б.) суд будет у вас ранее, нежели у нас, и когда дойдет до нас, ад уже будет полон“.

Матроса, идущего на корабль, отправлявшийся в Шпицберген, спросил философ:

– Постой, братец, скажи мне, где твой отец умер?

– В потоплении корабля.

– А дед?

– Потонул же, ловя рыбу в бурную погоду...

– А прадед?

– Также пропал с кораблем...

– Как же ты смеешь вдаваться морю, ведая, что все твои предки там погибли? Это признак безрассудной отваги.

– Господин мудрец, – отвечал матрос, – скажите, как ваши предки преставились?

– Весьма блаженно, на своих ложах.

– Ах, для чего же вы не боитесь ложиться на вашу постелю?

Француз говорил, что многие русаки портятся в чужестранных землях. «Это правда, – отвечал русак, – но всякий иноземец исправляется в России».

Нередко худогласные и безграмотные певцы бывают великие охотники петь. Некто подьячий в Гурьев день пел на правом клиросе так жалобно, что сколь часто он ни возглашал, тогда пастух, будучи в церкви, принимался плакать.

Сие он приметя, думал, что, конечно, приятность голоса трогает простяково сердце и его прослезяет. И так по окончании обедни захотелось ему по любопытству у мужика спросить, для чего он так слезился.

«Ах, батюшка, – отвечал пастух, – как мне не плакать? У меня, бедного, недавно волки съели такого богатого козла, что я бы не продал его ни за какие деньги, и как я об нем ни вспомню, то прихожу в слезы. И потому-то, сударь, как вы запевали, то мне чудилось, что блеет та бедная животина, ибо ее голос совсем походил на ваш».

В «Письмовнике» Курганова записана история, которую современники относили к Ломоносову, хотя ее герои были вроде бы безымянными. Вот она: «Некоторому именитому судье, случившемуся быть на пиру с славным витием, который из подлого отродья произошел в известно достоинство через знатные свои заслуги Отечеству, весьма обидно оказалось, что он отважился противоречить его мнениям. „Ты бы, братец, – сказал гневный величавый, – прежде вспомнил свою породу!“ „Я очень ее помню, – отвечал ему мудрец, нимало не сумнясь, – и знаю, что ежели бы вы были сыном моего отца, то вы и поныне бы еще ловили с ним моржей или пасли у него свиней“.

Ибо подлая природа такого человека не унижает, но возвышает блистание его качеств.

О Дмитрии Ивановиче Хвостове – шурине Суворова – вы уже читали, но в историю России он вошел не потому, что безукоризненно служил великому полководцу, добывшему для него титул графа у короля Пьемонта, но потому, что слыл первым и непревзойденным графоманом, чем и знаменит был более всего.

О нем сохранилось немало литературных историй анекдотического свойства. Вот некоторые из них.

Хвостов, Дмитриев и Карамзин

Хвостов являлся членом Российской академии русского языка и литературы и знаменитого литературного общества «Беседа любителей русского слова», возглавляемого Г. Р. Державиным и А. С. Шишковым. Свои новые книги граф Хвостов всегда посылал Дмитриеву и Карамзину с дарственными надписями и просьбой написать, понравилась ли его очередная книга.

Добрый Карамзин отвечал: «Пишите! Пишите! Учите наших авторов, как должно писать!»

Дмитриев укорял его за то, говоря, что Хвостов станет перед всеми хвалиться запиской Карамзина.

– А как же ты ему отвечаешь? – спросил он Дмитриева.

– Я пишу очень просто, – ответил Дмитриев. – «Ваша ода ни в чем не уступает старшим сестрам своим!» Он и доволен, – добавил Дмитриев, – и между тем это правда.

Рассказывали, что Дмитрий Иванович Хвостов, снедаемый страстью к славе, по дороге из Петербурга в принадлежавшее ему село Талызино Симбирской губернии, на всех почтовых станциях оставлял свои книги с одним условием: вырывать помещенные там его портреты и прикалывать к стене под портретом царствующего монарха, который обязательно был на каждой почтовой станции.

Хвостов держал у себя в доме одного-двух спившихся чиновников, предоставляя им кров, стол и приличное денежное жалованье только за то, чтобы они в любое угодное Хвостову время слушали его стихи. Однако ни один из них не прожил у Хвостова более года.

Хвостов был настолько бездарен, что подрядил известного издателя и книготорговца Ивана Васильевича Оленина (1789–1836), имевшего типографию и собственные лавки в Гостином дворе и на Невском проспекте, печатать написанные книги с полной предварительной оплатой за его, Хвостова, собственный счет.

Более того, не разошедшиеся экземпляры Оленин выкупал за деньги Хвостова, а потом продавал их все по цене старьевщиков для маляров, занимавшихся оклейкой стен под обои.

Будущий декабрист, а тогда директор Русско-Американской компании на Аляске Кондратий Федорович Рылеев не сумел уклониться от подарка Хвостова и вынужден был принять несколько сотен экземпляров поэмы «Потоп Петрополя 7 ноября 1824 года».

Рылеев отправил книги на Аляску, а оттуда их перевезли на остров Витку и там употребили на изготовление пыжей для патронных гильз.