Первым русским бароном стал Петр Павлович Шафиров (1669–1739). Даже в окружении царя Петра Шафиров был явлением довольно редким. Его отец, лавочник-еврей, переехал в Москву из Смоленска.

В Москве он крестился и при крещении был наречен Павлом Филипповичем. Его предыдущее имя неизвестно.

Павел Филиппович знал немецкий и польский языки, вследствие чего был допущен к службе в Посольском приказе.

Кроме того, он не бросал торговлю и с детства приучал своего сына Петра и к тому и к другому. В результате Петр Шафиров выучился и торговле, и иностранным языкам: немецкому, польскому, латинскому, французскому, голландскому и итальянскому. Редкие способности Шафирова обратили на себя внимание царя Петра: он перевел Петра Шафирова в Посольский приказ, а в 1697 году, отправляясь за границу, взял его с собой. Во время длительного заморского путешествия Шафиров тесно сблизился с молодым царем и стал одним из его наиболее доверенных сотрудников.

В 1711 году первый русский барон вместе с первым русским графом Б. П. Шереметевым подписали с турками Прутский мир и были оставлены в Константинополе заложниками. Однако, даже будучи заложником, Шафиров не был так близок к смерти, как после ссоры с всесильным Меншиковым.

Ссора кончилась тем, что специальный суд приговорил Шафирова – сенатора и кавалера – к смертной казни. 15 февраля 1723 года его привезли в старых санях в Кремль. Шафиров взошел на эшафот, встал на колени и положил голову на плаху. Палач взмахнул топором... и ударил по бревну.

Было объявлено помилование, и опальный барон вместе с семьей отправился в ссылку.

Лишь после смерти Петра Шафирову разрешили возвратиться в Петербург. Екатерина I возвратила ему баронский титул и конфискованное судом имущество. Шафиров получил все, что потерял, кроме шпаги, которой не оказалось среди отобранных у него вещей. Тогда Екатерина приказала отдать ему золотую шпагу Петра I.

Кроме Шафирова, Петр при своей жизни пожаловал титул барона еще четверым: Генриху Иоганну Остерману – моряку, солдату, дипломату, а также трем братьям Строгановым – Александру, Николаю и Сергею, сыновьям «именитого мужа» Григория Дмитриевича Строганова, за заслуги их отца.

Сын скромного и незлобивого душой вестфальского пастора Генрих Иоганн Остерман, о котором вы уже читали чуть раньше, «превратившийся» в России в Андрея Ивановича, в юности учился в Йенском университете. Однако ни профессия, ни характер отца не оказали влияния на нрав и темперамент сына: молодой Остерман, подравшись на дуэли и опасаясь суда, бежал из Йены в Амстердам, прибился к ватаге молодцов, которую набирал приглашенный Петром на службу голландский адмирал Корнелий Крюйс, и в 1704 году оказался в России. Он начал службу переводчиком Посольского приказа, через три года был уже секретарем, а затем сопровождал Петра в боях и походах, в поездках по России и за границей. 30 августа 1721 года Остерман вместе с Яковом Брюсом подписал Ништадтский мир, победоносно завершивший двадцатилетнюю Северную войну, и в тот же день был пожалован баронском титулом.

Братья Строгановы – богачи и меценаты – получили титул за заслуги отца и впоследствии ничего выдающегося не совершили. Лишь самый младший из них, Сергей, дослужился до чина генерал-лейтенанта и получил всероссийскую известность благодаря необычайно щедрой благотворительности. Современники говорили о Сергее Строганове: «Он око был слепых, нога хромых, и всем был друг».

Преемники Петра за тридцать с лишним лет кратковременных и потому многочисленных царствований еще более девальвировали титул барона, присвоив его трем прославленным казнокрадам: братьям Соловьевым, бывшему денщику Петра В. П. Поспелову и статс-секретарю И. А. Черкасову, особе весьма темного происхождения.

Долгое царствование Екатерины II ознаменовано было появлением целого созвездия княжеских, графских и баронских фамилий. Если среди князей и графов мы встречаем Орловых и Паниных, Суворова и Потемкина, то среди баронов, пожалуй, лишь одна фамилия – Димсдаль – достойна внимания. Военный врач, англичанин Томас Димсдаль приехал в Петербург вместе со своим сыном Нафанаилом и в 1769 году привил оспу Екатерине II и ее сыну Павлу Петровичу – будущему императору. В России это была первая операция такого рода. Прошла она успешно, и обласканный царицей Димсдаль 13 февраля 1769 года стал лейб-медиком, бароном и действительным статским советником. Баронство получил и его сын Нафанаил, помогавший отцу при оспопрививании. Кроме того, Димсдаль получил от Екатерины пожизненную пенсию в пятьсот фунтов стерлингов в год.

Кроме английского врача и его сына, Екатерина удостоила чести носить титул русского барона придворных банкиров Фредерикса и Сутерленда, амстердамских банкиров де Смет, двух крайне посредственных дипломатов – Местмехера и Рутерфурда, и не менее посредственных генералов – Спренгнортена и Войсмена фон Вейсенштейна.

В ряду этих безликих генералов и дипломатов более или менее яркой фигурой представляется генерал от артиллерии Иван Иванович Меллер-Закомельский, выходец «из немецкой нации мещан лютеранского закона», соратник Румянцева и Потемкина, герой баталии при взятии Очакова. Именно за взятие Очакова Меллер и был пожалован в бароны.

Сын Екатерины Павел за свое четырехлетнее царствование удостоил титула барона почти стольких же избранников, сколько его мать за тридцать четыре года.

В день коронации Павел пожаловал титулом барона Алексея Ивановича Васильева – скромного, ничем не примечательного человека, государственного казначея, одновременно наградив его орденом Святого Александра Невского и полутора тысячами крепостных душ. И хотя в следующее царствование Васильев получил титул графа, каких-либо явных заслуг перед государством у него не было. Тем более есть основания полагать, что были заслуги тайные.

В день коронации Павла бароном стал и еще один приближенный нового императора, который в отличие от казначея Васильева снискал себе впоследствии громкую славу. Им оказался печально известный Алексей Андреевич Аракчеев.

Проклятье бедности, которым со дня рождения были отмечены многие будущие бароны, было знакомо и Аракчееву. Хотя по происхождению он был дворянином, но учил его письму и чтению сельский дьячок.

Когда же отец повез мальчика в Кадетский корпус, то кратковременная задержка при оформлении дела настолько подорвала финансовые возможности Аракчеевых, что отцу будущего барона пришлось просить милостыню.

Аракчеев не забывал этого и всю жизнь боялся нищеты, разорения и опалы. Этим во многом объясняются его чрезмерная угодливость, раболепие и трусость – качества, часто соседствующие с жестокостью и самодурством по отношению к зависимым от него людям. В 1787 году Аракчеев получил первый офицерский чин, вскоре же попал на глаза наследнику престола Павлу и покорил его сердце механической исполнительностью, педантизмом и всяким отсутствием сомнений и колебаний.

Бедный молодой офицер был назначен «начальником всех сухопутных сил» и комендантом Гатчины, где цесаревич увлекался игрой в солдатики – муштрой, бесконечными разводами и парадами. Как только Павел стал императором, он назначил Аракчеева комендантом Санкт-Петербурга, произвел его в генералы и вместе с баронским титулом пожаловал две тысячи душ крестьян и село Грузино, в котором родилось впоследствии немало начинаний пресловутой «аракчеевщины».

Баронами при Павле стали придворные банкиры Велио, Раль и Роговиков, а также «персона фантастического успеха» – пленный турок Иван Павлович Кутайсов, крестник цесаревича, его брадобрей и камердинер. Кутайсов был подарен Екатериной II Павлу Петровичу, как дарили породистых собак, карликов и шутов. Павел крестил турчонка, дал ему свое отчество, а затем отправил Кутайсова в Париж и Берлин учиться парикмахерскому и фельдшерскому мастерству.