На самом же деле, действительной целью было не вернуть власть царствующей особе (в 1867 году император Мэйдзи был 15-летним юношей, вряд ли способным укрепить престиж своей страны в мире), или даже императорской фамилии и придворной аристократии, но провести определенные реформы, представлявшиеся крайне необходимыми, если только Япония хотела избежать судьбы, навязанной западными державами Индии, или, совсем недавно, — Китаю. С этой целью, реальная власть в правительстве отходила не к императору, но концентрировалась в основном в руках группы молодых самураев, устанавливавшей баланс сил между лидерами «внешних» кланов, включая Сацума, которая твердо намеревалась проводить политику, необходимую для сохранения национальной целостности Японии и превращения ее в современную державу. В ходе событий они провели много реформ, не обязательно входивших в их первоначальные планы. Япония открыла двери западному миру; уделы, на которые была разделена страна, исчезли; военное сословие потеряло свои традиционные привилегии; господствовавший в обществе феодализм был в основном заменен индустриальным капитализмом; была создана мощная национальная армия, в которую входили несамураи, а крестьяне-призывники, — и каждая из них поддерживалась новой системой государственного налогообложения. Эти грандиозные перемены и факт массового в них участия населения привел многих исследователей к мысли описывать Реставрацию Мэйдзи, как «революцию».[623] В большей степени вопрос здесь в том, как нам определять этот термин, однако, поскольку Реставрация не изменила коренным образом систему собственности, мы вряд ли можем считать ее революционной в полном современном смысле этого слова.[624]
После всех триумфов роялистов в 1868 году, Сайго настоял на том, чтобы ему позволили вернуться в его родную провинцию, и последовавшие три месяца провел в мирном, полумонашеском существовании в пригороде Кагосима. Его престиж и популярность были теперь высоки, и не только в Сацума, но и в Эдо, и в Киото. В знак признания его заслуг перед императорским двором ему была предложена солидная денежная награда и, что гораздо более важно, — первый разряд третьего придворного ранга. Сайго потряс правительство, отклонив все эти почести, — акт настолько же поразительный, как если бы английский генерал отказался бы от высочайшего предложения занять место в парламенте и принять пэрство. В своем письме Сайго подчеркивал, что для него было бы неверным принимать такое звание, какое бы выводило бы его из подчинения клану, которому он служит. С обычной прямотой он добавлял, что эти ранги, безусловно, многое значат для столичных придворных, но не имеют никакого значения для такого неотесанного мужлана, как он.[625] Сайго попросили пересмотреть свое решение, но в конце концов правительство вынуждено было признать его отказ — отказ удвоивший его популярность, но вряд ли завоевавший ему сторонников среди токийских властей.
Несколько лет спустя Окубо и другие высокопоставленные чины посетили Кагосима и совместными усилиями упрашивали Сайго войти в центральное правительство.[626] Младший брат Сайго, Цугумити, ставший к тому времени не последним лицом в истеблишменте, со слезами на глазах умолял его принять предложение, и наконец тот согласился. Перед тем, как покинуть Сацума, он написал стихотворение, в котором предсказывал свою жертвенную смерть.[627] Он вернулся в Токио в 1871 году и несколько месяцев спустя стал одним из лидеров правительства, получив пост Канцлера (санги) — приблизительно соответствующий рангу Министра без портфеля.[628] Реальной властью в новом правительстве располагала теперь, прежде всего, маленькая группа способных и энергичных людей, выходцев из нижнего эшелона самурайского сословия из Сацума и других «внешних» кланов.
Для страны, в которой возраст традиционно считается критерием мудрости, эти лидеры были необычайно молоды, — старшему из них (Сайго Такамори) было всего 43 года. В добавок к гражданским обязанностям, Сайго представлял в новом правительстве высшую военную власть: в 1872 году он стал главнокомандующим всех вооруженных сил а в 1873 году был произведен в уникальный чин полевого маршала — ранг, соответствовавший тому, что был у герцога Мальборо после всех его побед. По этому торжественному случаю Сайго, как если бы гнетомый чередой мирских успехов, снова заявил, что знает, что ему предопределено быть убитым.[629]
К концу 1871 года около 50 высших правительственных чинов, включая Окубо, отправились в долгую поездку по Европе и Америке, — так называемая «миссия Ивакура». Сайго вместе с двумя другими руководителями остались в Токио, возглавив неофициальное временное правительство. К этому времени у Сайго выкристаллизовалась неудовлетворенность режимом и его лидерами. У временного правительства не было никако реальной власти, чтобы принимать важные решения в отсутствие членов миссии Ивакура. Сайго, очевидно, не нравилась мысль, что политики, отправляющиеся на Запад, оставляют его на роль бессильной заставки, и, провожая в Иокогама своих коллег, он, как передают, в своей обычной незамысловатой манере пожелал, чтобы их корабль утонул в пути.[630]
Основные причины неудовольствия Сайго режимом, которому он помог прийти к власти, его разрыва с правительством Мэйдзи и, наконец, восстания, были морального характера. Будучи прилежным читателем и учеником, он никогда не считал себя ученым. Он написал огромное количество поэм, эссе и писем, но его единственная цельная книга — посмертно изданное собрание различных высказываний.[631] Главное интеллектуальное влияние на его жизнь, несомненно, оказало конфуцианство школы Ван Янмина, которое он почитал с малых лет.[632] После того, как Сайго оставил школу клана и стал служить помощником клерка, он и несколько других молодых самураев стали регулярно встречаться для изучения трудов Ван Янмина и его последователей.[633] Особо почитаем среди них был Осио Хэйхатиро — полу-герой, полу-святой из Осака, покончивший с собой лет за десять до этого; Сайго до конца своей жизни воодушевлял себя, перечитывая философские лекции Осио. Влияние Ван Янмина и Осио пронизывает все отрывочные сочинения Сайго. Мисима Юкио подчеркивает воздействие их философии на жизнь Сайго, предполагая, что теория Абсолютного Духа (тайкё), которую он рассматривал, вполне могла явиться мотивом его восстания.[634]
Подобно Осио, Сайго настойчиво внушает своим молодым ученикам, что дела гораздо важнее любого объема знаний, обретенных учением или наблюдениями, и слово «искренность» (сисэй, макото) с завидной регулярностью встречается в его работах.
Как серьезно ни обсуждай системы и меры, их невозможно будет применить на практике, если только этим не займется тот, кто может это сделать. Нет дела без делающего. Великое счастье иметь правильного человека. Следует ставить перед собой цель стать им.[635]
В его философских стихах подчеркивается важность культивирования «чистоты сердца»; в знаменитом высказывании он указывает, что, вместо того, чтобы искать ошибки у других, нам всегда следует смотреть за своими упущениями.[636] «Достигнутое при опоре на собственные возможности, — пишет он, — столь неопределенно, что мы не можем быть этим хоть как-то удовлетворены. Лишь искренность может совершить нечто действенное.[637]» Для демонстрации того, что чисто физическая сила бессмысленна, если не основывается на моральной поддержке, он приводит пример из событий недавней франко-прусской войны, когда триста тысяч французских солдат, у которых еще оставались немалые запасы продовольствия, сдались противнику «просто потому, что их дух был слишком торгашеским».
