III Он — букет белых роз. Чаша он мировинного зелья. Он, как новый Христос, просиявший учитель веселья. И любя, и грустя, всех дарит лучезарностью кроткой. Вот стоит, как дитя, с золотисто-янтарной бородкой. «О, народы мои, приходите, идите ко мне. Песнь о новой любви я расслышал так ясно во сне. Приходите ко мне. Мы воздвигнем наш храм. Я грядущей весне свое жаркое сердце отдам. Приношу в этот час, как вечернюю жертву, себя… Я погибну за вас, беззаветно смеясь и любя… Ах, лазурью очей я омою вас всех. Белизною моей успокою ваш огненный грех»… IV И он на троне золотом, весь просиявший, восседая, волшебно-пламенным вином нас всех безумно опьяняя, ускорил ужас роковой. И хаос встал, давно забытый. И голос бури мировой для всех раздался вдруг, сердитый. И на щеках заледенел вдруг поцелуй желанных губок. И с тяжким звоном полетел его вина червонный кубок. И тени грозные легли от стран далекого востока. Мы все увидели вдали седобородого пророка. Пророк с волненьем грозовым сказал: «Антихрист объявился»… И хаос бредом роковым вкруг нас опять зашевелился. И с трона грустный царь сошел, в тот час повитый тучей злою. Корону сняв, во тьму пошел от нас с опущенной главою. V Ах, запахнувшись в цветные тоги, восторг пьянящий из кубка пили. Мы восхищались, и жизнь, как боги, познаньем новым озолотили. Венки засохли и тоги сняты, дрожащий светоч едва светится. Бежим куда-то, тоской объяты, и мрак окрестный бедой грозится. И кто-то плачет, охвачен дрожью, охвачен страхом слепым: «Ужели все оказалось безумством, ложью, что нас манило к высокой цели?» Приют роскошный — волшебств обитель, где восхищались мы знаньем новым,— спалил нежданно разящий мститель в час полуночи мечом багровым. И вот бежим мы, бежим, как тати, во тьме кромешной, куда — не знаем, тихонько ропщем, перечисляем недостающих отсталых братии. VI О, мой царь! Ты запутан и жалок. Ты, как встарь, притаился средь белых фиалок. На закате блеск вечной свечи, красный отсвет страданий — золотистой парчи пламезарные ткани. Ты взываешь, грустя, как болотная птица… О, дитя, вся в лохмотьях твоя багряница. Затуманены сном наплывающей ночи на лице снеговом голубые безумные очи. О, мой царь, о, бесцарственно-жалкий, ты, как встарь, на лугу собираешь фиалки. Июнь 1903
Серебряный Колодезь ВО ХРАМЕ Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже… Лампад пунцовых блеск и тихий возглас: «Боже…» И снова я молюсь, сомненьями томим. Угодники со стен грозят перстом сухим, лицо суровое чернеет из киота да потемневшая с веками позолота. Забил поток лучей расплавленных в окно… Всё просветилось вдруг, всё солнцем зажжено: и «Свете тихий» с клиросов воззвали, и лики золотом пунцовым заблистали. Восторгом солнечным зажженный иерей, повитый ладаном, выходит из дверей. Июнь 1903 Серебряный Колодезь СТАРЕЦ Исчезает долин беспокойная тень, и средь дымных вершин разгорается день. Бесконечно могуч дивный старец стоит на востоке средь туч и призывно кричит: «Друг, ко мне! Мы пойдем в бесконечную даль. Там развеется сном и болезнь, и печаль»… Его риза в огне… И, как снег, седина. И над ним в вышине голубая весна. И слова его — гром, потрясающий мир неразгаданным сном… Он стоит, как кумир, как весенний пророк, осиянный мечтой. И кадит на восток, на восток золотой. И все ярче рассвет золотого огня. И все ближе привет беззакатного дня. Сентябрь 1900 ОБРАЗ ВЕЧНОСТИ |
