– Если нужна мне в дом помощница, то именно теперь, – сказала Ингер. – Потом Леопольдина подрастет и сможет многое делать.
– Помощницу? – спросил Исаак, – на что тебе помощница?
– На что мне помощница? А у тебя самого нет помощника? А Сиверт-то?
Что мог Исаак ответить на такое неразумие? Он ответил: – Если у тебя будет девка, тогда вы вдвоем, наверное, вспашете, скосите и уберете весь урожай на хуторе? А мы с Сивертом сможем тогда заняться своими делами.
– Ну, уж там видно будет, – ответила Ингер, – но сейчас я могла бы нанять Варвару, она писала об этом домой.
– Какую такую Варвару? – спросил Исаак, – Варвару Бреде?
– Да. Она в Бергене.
– Не хочу я видеть у нас эту Варвару Бреде, – сказал он. И прибавил: – Любую другую.
Стало быть от любой другой он не отказывался. Дело в том, что Варвара из Брейдаблика не пользовалась доверием Исаака. Она была непостоянна и легкомысленна, как отец. Может быть, как и мать – ветрогонка и несдержанна.
Она недолго прожила у ленсмана, всего год; после того, как конфирмовалсь, перешла к торговцу и у него прожила тоже год. Там она очень развилась и стала религиозна. И когда в село явилась Армия Спасения, она вступила в ее ряды; ей дали красную повязку на рукав и гитару. В этом обмундировании она уехала в Берген на яхте торговца. Это было в прошлом году. Теперь она только что прислана домой свою фотографию. Исаак ее видел: незнакомая барышня с завитыми волосами и длинной часовой цепочкой на груди. Родители гордились своей Варварой и показывали карточку всем проходившим мимо Брейдаблика; удивительно какая она стала образованная, важная, но красной нашивки на рукаве и гитары в руках у нее уже не было.
– Я брал ее с собой, показать жене ленсмана, она не узнала Варвару, – сказал Бреде.
– Она останется жить в Бергене? – подозрительно спросил Исаак.
– Она останется в Бергене, покуда у нее будет что жевать, – ответил Бреде.
– Если только не поедет в Христианию, – прибавил он. – Что ей делать дома?
Она получила новое место и состоит домоправительницей у двух богатых конторщиков, холостяков. Жалованье получает огромное.
– Сколько же? – спросил Исаак.
– Этого она так уж точно не говорит. Но что это страшно много, ежели сравнить с тем, что платят у нас в селе, я понял из того, что она получает подарки к Рождеству и в другое время, и с нее за это ничего не вычитают.
– Так, – сказал Исаак.
– Да. А ты не взял бы ее в работницы?
– Я-то? – спросил Исаак. Он не понял.
– Нет, хе-хе, я спросил только так, Варвара останется там, где она сейчас. О чем же я это говорил? Да! Ты никакого такого беспорядка не заметил на телеграфе по дороге сюда?
– На телеграфе? Нет.
– Положим, немного найдешь беспорядку на телеграфе с тех пор, как я взял его под свой присмотр. Да еще на стене у меня висит моя собственная машинка, которая предупреждает меня, когда что-нибудь неблагополучно. Как-нибудь пройду на линию и осмотрю. У меня и так чересчур много дел и хлопот, одному никак не справиться. Но раз я состою инспектором и занимаю общественную должность, придется нести эту работу, покуда хватит сил.
– А ты не думаешь отказаться?
– Не знаю, – ответил Бреде, – я еще и сам не решил. Ко мне все пристают, чтоб я перебирался назад в село.
– Кто же к тебе пристает? – спросил Исаак.
– Да все. Ленсман хочет взять меня в понятые, доктор тянет в кучера, а пасторша не раз позвала бы меня помочь, будь не так до нас далеко. А что это, Исаак, правда ли, что ты получил такие большие деньги за свою гору, как говорят?
– Да, это тебе не соврали, – ответил Исаак.
– Да на что же она Гейслеру? Гора-то ведь здесь, у нас. Это что-то чудно.
Да и сколько лет уж прошло.
Исаак и сам часто раздумывал над этой загадкой, говорил с ленсманом, спрашивал адрес Гейслера, чтоб написать ему. Правда, что дело было мудреное.
– Я ничего не знаю, – сказал Исаак.
Бреде не скрывал, что интересуется этой продажей горы.
– Говорят, на казенной земле не одна твоя гора такая, – сказал он, – в других тоже могут быть разные сокровища, а мы-то ходим, как бессловесные животные, и ничего этого не видим. Я решил как-нибудь забраться в горы и хорошенько все исследовать.
– Да ты разве знаешь толк в горах и в породах камней? – спросил Исаак.
– Есть малость, да и порасспросил кое-кого. А если так, то надо что– нибудь придумать, я не могу прокормиться на хуторе со всей моей семьей. Это совершенно невозможно. Ты совсем другое дело, ты забрал весь лес и всю удобную землю. А здесь одно болото.
– Болото – хорошая земля, – сухо сказал Исаак. – У меня у самого болото.
– Да его никак не осушить, – ответил Бреде…
Но осушить болото было уж не так невозможно Сегодня, по дороге к низине, Исаак увидел: расчищают новые участки, два внизу, против села, а один значительно выше, между Брейдабликом и Селланро. О, значит, и тут пошла работа; первое время, когда Исаак поселился здесь, тут была пустыня. А эти три новосела были не здешние, но, должно быть, люди толковые. Они начали не с займа денег для постройки дома, а приехали, пожили немного, покопались в земле и опять уехали, словно умерли. Вот как по-настоящему надо браться за дело: рыть, пахать, сеять. Ближайшим соседом Исаака был Аксель Стрем, молодчина-парень, холостой, уроженец Гельголанда, он брал у Исаака плуг – распахать свое болото, и только на второй год построил сенной сарай да землянку для себя и двух-трех голов скота. Хутор его назывался «Лунное», потому что луна особенно красиво озаряла его. У него не было в доме женщины, и он никак не мог найти летом работницу – далеко от села. Но действовал он совершенно правильно. Не начинать же как Бреде, с постройки избы, а потом приехать с семьей и кучей ребят на хутор, не имея ни земли, ни скотины, чтобы прокормиться? Да что там понимает Бреде Ольсен насчет осушки болот и распашки целины!
Вот убивать время на всякую ерунду, это Бреде Ольсен умел! Разве он не проехал однажды мимо Селланро; как же, ведь он ехал в горы, искать по чьему– то поручению драгоценные металлы! Вечером он вернулся, не найдя ничего определенного, только кое-какие признаки, – сказал и кивнул. Скоро поедет опять и, заодно, обследует горы в сторону Швеции.
И верно, Бреде опять приехал. Должно быть ему понравилось, свалил на телеграф, будто ему надо объехать линию. Тем временем жена с детьми копались дома на земле, или оставляли все на волю Божию. Исааку наскучили его визиты, он уходил из горницы, когда Бреде появлялся, и Ингер с Бреде превесело разговаривали одни. О чем им было говорить? Бреде часто бывал в селе и знал все новости о тамошней знати. Ингер, со своей стороны, могла порассказать о своем знаменитом путешествии в Тронгейм и пребывании там.
Она стала ужасно болтлива за те годы, что пробыла вне дома, заводила разговор с кем попало. Нет, она была уж не та простодушная и правильная Ингер, что раньше.
Женщины и девушки постоянно приходили в Селланро, то скроить платье, то сшить в одну минуту длинный шов на машине, и Ингер хорошо их принимала.
Приходила и Олина, не могла-таки выдержать, приходила и весной и осенью, мягкая, как масло, и фальшивая.
– Захотелось мне посмотреть, как вы тут поживаете, – говорила она каждый раз. – Да и соскучилась очень по ребятишкам, страсть, как я их полюбила. Уже такие-то они были ангелы. Да, да, они теперь, ведь, взрослые парни, но так уж чудно выходит, никак не могу позабыть, какие они были маленькие и как я за ними ходила. А вы все строите и строите, у вас уж настоящий город! А у вас не будет колокола на новом сарае, как у священника?
Однажды Олина привела с собой другую женщину, и втроем с Ингер они отлично провели вместе целый день.
Чем больше народу собиралось вокруг Ингер, тем лучше она кроила и шила и размахивала ножницами или водила утюгом. Это напоминало ей о днях, проведенных в тюрьме, где было так много женщин. Ингер не скрывала, где она набралась таких знаний – в Тронгейме. Выходило так, как будто она не наказание отбывала, а жила в учении, обучалась портняжному мастерству, тканью, красильному делу, письму, все это она вывезла из Тронгейма. Она говорила о тюрьме, как о родном доме. Там было так много народа, и начальство, и надзирательницы, и сторожа; когда она вернулась домой, ей показалось здесь очень пусто и было тяжело лишиться общества, к которому она так привыкла. Она даже притворялась, будто простужается, потому что отвыкла от холодного воздуха, даже через год после возвращения она боялась выходить в ветер и дождь. Работница ей нужна была собственно для работы вне дома.
