Литмир - Электронная Библиотека

– Куда же он девается? – спросил Елисей.

– Куда девается? Сало в нем свернется, он упадет и не может подняться!

Каждый день приносил новые познания: прыгая с высоких камней, язык надо отводить подальше в рот, а не держать между зубами. Когда дети вырастут и захотят, чтоб в церкви от них хорошо пахло, пусть потрутся листком бирючины, что растет на бугре. Отец был полон премудрости. Он рассказывал детям про камни и про кремень, что белый камень тверже серого; когда он нашел кремень, пришлось разыскать губу – нарост на дереве – сварить ее в щелоке и сделать трут. А потом высек детям из кремня огонь. Он учил их и про луну: когда ее можно взять левой рукой – стало быть, она на прибыли, а когда можно взять правой рукой – стало быть, она на ущербе – запомните, ребятки! Изредка случалось, что Исаак заносился чересчур высоко и говорил мудрено: так, однажды он распространился насчет того, что верблюду труднее попасть на небо, чем человеку пролезть в игольное ушко. В другой, поучая о славе ангелов, сказал, что у них каблуки подбиты звездами, вместо сапожных гвоздей. Школьный учитель в селе наверное посмеялся бы над незлобивой и простодушной наукой, удовлетворявшей хуторян, но фантазии детей Исаака она давала крепкую и здоровую пищу. Они воспитывались и образовывались для своего собственного тесного мира, что же могло быть лучше? Осенью, когда кололи скотину, мальчики преисполнились любопытства, страха и печали за животных, которых ожидала смерть. Исаак держал животное одной рукой, а другой колол, Олина же спускала кровь. Вот вывели старого козла, такого умного и бородатого, ребятишки стояли в уголке и смотрели.

– Чертовски холодный ветер нынче, – сказал Елисей, высморкался пальцами и вытер глаза. Маленький Сиверт заплакал откровеннее и не мог удержаться, закричал:

– Ой, бедненький старенький козлик!

Когда козла закололи, Исаак подошел к детям и преподал им следующее наставление.

– Никогда не надо говорить «бедная» и жалеть убойную скотину. Она от этого только труднее помирает. Запомните это!

Так шли годы, и вот снова наступила весна.

Ингер опять прислала письмо, что ей живется хорошо, и она многому учится в тюрьме. Девчоночка ее уже большая, и зовут ее Леопольдина, по тому дню, в какой она родилась, 15-го ноября. Она все умеет делать: особенно же мастерица на вязанье и шитье, замечательно хорошо у нее выходит, и по материи и по канве.

Удивительнее всего в этом последнем письме было то, что Ингер сама написала его. Исаак на эти дела был не мастер, ему пришлось отнести письмо в село к торговцу, чтобы тот прочитал ему; но после того, как письмо попало ему в голову, оно засело там крепко, и, придя домой, он знал его наизусть.

И вот он с величайшей торжественностью сел за стол, разложил перед собой письмо и стал читать детям. Пусть Олина увидит, что он умеет читать по– писаному, но, впрочем, к ней он не обратился ни с одним словом. Кончив, он сказал:

– Ну, вот, слышите, Елисей и Сиверт, мать ваша сама написала это письмо и научилась делать столько разных вещей. А маленькая сестричка ваша знает больше, чем все мы вместе взятые. Запомните это!

Дети сидели и молча дивились.

– Да, это знатно! – промолвила Олина.

Что она хотела сказать? Уж не сомневалась ли она в правдивости Ингер? Или не доверяла чтению Исаака? Не стоило допытываться настоящего мнения Олины, когда она сидела со своим кротким лицом и говорила загадками. Исаак решил не обращать на нее внимания.

– А когда мама ваша вернется домой, вы тоже научитесь писать, – сказал он мальчикам.

Олина перевесила тряпки, сушившиеся у печки, переставила котел, опять перевесила тряпки, вообще засуетилась. Она все время думала.

– Раз уж у вас здесь в лесу пошло такое знатное житье, ты мог бы принести в дом полфунтика кофею, – сказала она Исааку.

– Кофею? – повторил Исаак. Это у него невольно вырвалось.

Олина спокойно ответила:

– До сих пор я сама покупала понемножку на собственные деньги.

Кофе, который был для Исаака все равно, что мечта, сказка, радуга! Олина, разумеется, врала, он не сердился на нее; но в конце концов, мешкотный на мысли человек вспомнил про Олинины проделки с лопарями и сказал с досадой:

– Это чтоб я-то стал покупать тебе кофею! Да никак ты сказала, полфунта?

Говорила бы уж – фунт. Этого еще недоставало!

– Будет тебе врать, Исаак! У брата моего Нильса пьют кофий, у соседа Бреде в Брейдаблике тоже пьют кофий.

– Да, оттого что у них нет молока, не водится молока.

– Уж как там ни на есть. А только раз уж ты такой ученый и читаешь по– писаному без запиночки – так ты должен знать, что кофий пьют в каждом доме.

– Тварь! – сказал Исаак.

Тогда Олина села на лавку, отнюдь не собираясь молчать:

– А что касается до Ингер, – сказала она, – раз уж я осмелюсь вымолвить такое святое слово…

– Можешь говорить, что хочешь. Я с тобой не считаюсь.

– Она вернется домой и всему научилась? Чего доброго завела себе ожерелье и шляпку с перьями?

– Да уж наверное.

– Да, да, – сказала Олина, – так пусть немножко отблагодарит и меня за все великолепие, которого достигла.

– Тебя? – спросил Исаак. Он не понимал. Олина смиренно ответила:

– Потому что это я, по мере слабых сил своих, помогла выпроводить ее отсюда.

На это Исаак ничего не мог сказать, все слова замерли у него на языке, он сидел и смотрел, выпучив глаза. Правильно ли он расслышал? У Олины же был такой вид, как будто она ровно ничего не сказала. Нет, в словесном бою Исаак терпел поражение.

Он вышел, потемнев в лице. Олина, эта тварь, питалась злобой и жирела от нее.

– Эх, жалко, что я не убил ее в первый же год! – подумал он и сам себя испугался. – Вот был бы молодец то, – продолжал он думать. – Молодец – он?

Страшнее нельзя себе и представить.

И тут следует забавная сцена: он идет в хлев и считает коз. Они стоят со своими козлятами и все налицо. Считает коров, свинью, четырнадцать кур, два теленка. – А овец-то я и позабыл! – говорит он самому себе вслух, пересчитывает овец и притворяется, будто ему очень важно узнать, все ли они целы. Исаак отлично знает, что одна овца исчезла, знает давно, зачем же разыгрывать комедию? Дело вот в чем: Олина в свое время сбила его и налгала, будто пропала коза, хотя козы были все целы; он тогда разбушевался, но без толку. И никогда у него не выходило проку от споров с Олиной. Осенью, собираясь колоть скотину, он сразу заметил, что одной суягной овцы нету, но у него не хватило храбрости потребовать тут же отчета. Не собрался и позже.

Но сегодня он мрачен, Исаак мрачен, Олина взбесила его. Он опять считает овец, тыкает указательным пальцем в каждую овцу и считает вслух – пусть Олина послушает, если стоит за дверью. И он громко говорит разные скверные вещи про Олину: что она придумала совсем новый способ кормить овец, так что одна и вовсе пропала, суягная овца, вот какая она дармоедка и воровка! О, пусть себе Олина стоит за дверью и наберется, как следует, страху.

Он входит из хлева, идет в конюшню и считает лошадь, оттуда направляется к дому, пойдет домой и скажет! Но Олина то, должно быть, заметила кое-что из окошка, она тихонько выходит из дверей, в руках у нее лоханка, она направляется в хлев.

– Куда ты девала лопоухую суягную овцу? – спрашивает Исаак.

– Суягную овцу? – переспрашивает Олина.

– Будь она здесь, у нее было бы теперь два ягненка, куда ты их девала?

Она всегда приносила по два ягненка. Стало быть, я из-за тебя потерял трех овец, понимаешь ты это!

Олина совершенно поражена, уничтожена обвинением, она качает головой, и ноги точно тают под ней, так что она того гляди упадет и расшибется» Голова ее все время работает, изворотливость всегда выручала ее, всегда приносила ей барыш, не изменит она ей и теперь.

– Я краду коз, и я краду овец, – тихо говорит она. – Не знаю вот только, что я с ними делаю? Разве, что съедаю.

– Да уж, черт тебя знает, что ты с ними делаешь.

19
{"b":"97877","o":1}