Дженни возмущенно воскликнула:

– Линии! – Но потом тоже засмеялась.

– Ты же его видела! – продолжала Ева, поглощая пищу с проснувшимся аппетитом. – Перед ним открылись новые возможности. Он теперь может прожить еще лет десять и сделать что-нибудь интересное. Возможно, этот день станет его лучшим воспоминанием.

– Да, ты права.

Еве показалось, что Дженни выглядит слишком задумчивой. Она считала, что переживания и тревоги сестры были вызваны болезнью отца, а сейчас создавалось впечатление, что в ее жизни что-то еще шло не так. Впрочем, она хорошо знала свою сестру – спрашивать напрямик нельзя, лучше выждать.

– Почему бы тебе не остаться дома в следующие выходные? Я приеду с детьми и пригляжу за отцом, – предложила Ева.

– Нет-нет, не выдумывай. Ему сейчас понадобится помощь.

На самом деле к моменту возвращения домой отец пребывал в гораздо лучшем состоянии, чем они ожидали. Ему требовалась помощь, чтобы ходить, но он мог сидеть, разговаривать и вполне нормально есть. Ева была права, что-то в нем изменилось. Он стал более живым, более добродушным… даже более интересным, чем когда-либо раньше.

Эти перемены лучше всего продемонстрировал проступок Робби; до операции отец не простил бы такого.

В воскресенье после завтрака Ева и Дженни услышали крики Анны из пустой спальни в доме отца.

– Робби! Робби! Нет! – почти визжала она.

Ева помчалась наверх, перескакивая через две ступеньки.

– Мама! Я думала, он с тобой! – закричала Анна, как только Ева добежала до дверей.

Потом появилась Дженни, отстав буквально на несколько секунд.

– Господи! Нельзя, чтобы это увидел папа. Кошмар!

Ева не могла решить, что выглядело ужаснее – побледневшее от шока лицо сестры или сам проступок, который совершил ее маленький сын вместе с собакой.

Робби обнаружил комод, в котором хранились вещи их мамы. Он и Гарди забрались в один из ящиков, предварительно опустошенный Робби. Дневники и фотографии Гарди разорвал на мелкие кусочки. Бутылка старых густых чернил была разлита по ковру, кипе бумаг, шелковому шарфу и по чему-то совершенно неузнаваемому, тщательно пережеванному, потому что щеки Робби были вымазаны во что-то серое и клейкое, а слюна Гарди имела серый оттенок. Вокруг этой милой парочки валялось множество осколков, обрывков, остатков всего, что только можно было порвать, разбить или пожевать.

Гарди и Робби виновато смотрели на взрослых, но чем больше шума, тем большую ценность в их глазах приобретало запретное развлечение.

– Боже мой, Ева! – Дженни была в панике и очень рассержена. – Мы должны все вымыть. Давай посмотрим, что можно спасти.

– Что здесь за шум? – раздался голос отца.

Он нетвердой походкой вышел из своей комнаты, желая посмотреть, что происходит.

Все присутствующие потеряли дар речи, а Ева инстинктивно потянулась к Робби, чтобы взять его под свою защиту. Сыну было только три года, и ребенок не имел понятия, что играл с семейными реликвиями.

– Это я виновата, папа, – поспешно сказала она. – Мне так жаль…

Отец оперся на руку Дженни и внимательно посмотрел на разгром, учиненный в комнате.

– Анна, почему бы тебе не принести щетку и совок для мусора? – сказал он наконец. – Надо убрать этот хлам. Здесь, наверное, старые счета, расписания автобусов и несколько фотографий, которые не нравились вашей маме.

Дженни застыла на месте, открыв рот.

– Не могу понять, зачем я их так долго хранил.

Он открыл верхний ящик комода, и они увидели пожелтевшие щетки для волос, стопку вышитых носовых платков и сумочку с туалетными принадлежностями.

– Надо навести порядок, – сказал отец, бегло осмотрев вещи. – Эльза посмеялась бы надо мной. Чем больше я об этом думаю, тем лучше понимаю, что поступал так, как ей никогда бы не понравилось. Посмотрите на мамину спальню… – Он сел на ужасный розовый стул возле комода и обвел взглядом комнату. – Дом не ремонтировался много лет, я все еще работаю, больше не женился. Когда она умерла, все было ужасно. Ужасно. Но если бы я умер первым… – Он покачал головой. – Со временем она бы это пережила, девочки. Проводила бы отпуск на Карибских островах, поставила бы джакузи, завела бойфренда, а может, и не одного!.. Я не оправдал ее надежд.

Ева посмотрела на Дженни: сестра стояла, открыв от изумления рот. Неужели это на самом деле говорит их отец? Он только что назвал их «девочками», упомянул маму и слово «бойфренд» в одном предложении и намеревался собрать старые вещи и… выбросить в мусорное ведро.

Ева и Дженни в принципе были, конечно, довольны… но и озадачены.

– Я очень горжусь вами обеими, – сказал отец, когда они его целовали на прощание, уезжая в Лондон. – И ваша мама гордилась бы тоже.

Гордится ими обеими?! Куда делся миллион мелких укоров и недовольств и самое главное – «конечно, если бы ты, Ева, выучилась на юриста…»?

Сомнений не оставалось, у него удалили больше, чем опухоль размером с грейпфрут.

– А когда свадьба? – уточнил отец.

– 17 августа, папа, – ответила Ева. – Дети перенесли свадьбу на месяц, ничего страшного.

– Август… Отлично. К этому времени я окончательно поправлюсь, чтобы… станцевать на столе.

Станцевать на столе? Их отец? Ева была рада, что Дженни остается с ним на несколько дней. Может быть, это последствия обезболивающих лекарств? Временное расстройство психики?

Но она решила воспользоваться моментом:

– Том и его невеста ждут ребенка. Я говорила тебе об этом?

– Нет! Замечательно! Я стану прадедушкой!

Ну конечно, сказала себе Ева, у ее отца не все в порядке с головой.

Ева сидела за кухонным столом, освещенным июльским солнцем, и пила чай. У каждого времени года свои преимущества, но лето она любила больше всего. В саду, куда Робби и Анна днем выносили свои игрушки, розовые и оранжевые цветы заполонили все вазоны, клумбы и бордюры. Бутоны гладиолусов пытались прорваться сквозь оболочку, словно образцы новой дорогой помады.

– Может, пригласим на ужин ветеринара? – спросила Ева, когда Анна появилась в дверях. – Сегодня, если он свободен… или завтра?

Девочка подошла к ответу с осторожностью. У нее уже давно возникли подозрения по поводу мамы и ветеринара. Но ей требовалось время, чтобы понаблюдать за ними более внимательно и выяснить, что происходит.

– Хорошо, – ответила Анна, больше ничего не добавив.

Ева же приняла отсутствие комментариев как знак того, что дочь ничего не подозревает. Да и почему она вдруг должна что-то подозревать, ведь ей только девять лет?

– Что вы с Робби строите? – с улыбкой спросила она.

– Песчаный карьер… – вздохнула девочка. – Я хотела сделать еще пруд, но Робби все разрушил.

– Пруд? В песчаном карьере? – Ева постаралась не рассмеяться.

Нильс немного удивился ее звонку, однако приглашение принял, пообещав, что обязательно вечером придет.

– Ты меня снова испытываешь? – спросил он.

– Что-то вроде этого, – ответила она, не погрешив в общем-то против истины.

Ева слышала, как ее отец сожалел о том, что прожил жизнь один, и это заставило ее задуматься о собственной жизни.

Ужин в саду прошел как нельзя лучше. Мерцали свечи, дети ползали по стульям, бегали в дом и обратно, щебеча и ссорясь. Ева оделась в духе «я вовсе не претендую на особую красоту» – открытый топ и легкомысленная цветастая юбка, ногти на ногах выкрашены ярко-розовым лаком, блестящие сандалии. Она приготовила лапшу с овощами, которая, казалось, нравилась всем. Кроме того, на столе стояла миска со взбитыми сливками и малиной, собранной детьми в саду.

Они с Нильсом много смеялись и выпили столько охлажденного белого вина, что Ева почувствовала себя расслабившейся и счастливой.

– Итак, маленьким пора под одеяло, – сказала она, когда дети вернулись после двадцатиминутного умывания, чистки зубов, поцелуев на ночь и мольбы остаться еще хоть ненадолго.