Столь успешно развивавшаяся карьера Пржецлавского была следствием той крайней охранительной позиции, которую он занимал по многим принципиальным вопросам (свобода печати, гласность и т.д.). Его докладная записка в цензурный комитет вызвала отрицательную оценку даже у И.Д. Делянова (позже – реакционнейший министр народного просвещения и создатель процентной нормы для евреев), который отметил, что "если ему (Пржецлавскому. – С.Д.) последовать, сделается решительно невозможно высказывать в литературе какие-либо мнения о делах общественных", ибо "этот господин заявляет себя отъявленным поборником тьмы и безгласия"43.
"Проект" был "написан… гладко", однако А.В. Никитенко тоже считал его "неблагородным и неумным" 44. В своем дневнике он записал: "Я сильно поспорил с Пржецлавским: этот господин дышит ненавистью ко всякой мысли и вообще к печати и он предлагал самые жестокие меры. Его поддерживал Тимашев (шеф корпуса жандармов в 1856-1861 гг., а затем министр внутренних дел в 1868-1877 гг. – С.Д.). Я сказал ему: "Не думайте действовать террором. Ни правительственный, ни другой какой террор никогда не приводил к добру. Хуже всех Пржецлавский. Он, очевидно, добивается какого-то значения. А, впрочем, черт его знает: он поляк и, может быть, хочет гадить и самому правительству, клоня его к предосудительной жестокости" 45. Здесь же Никитенко сделал примечательную сноску: "После подвигов Огрызко все кажется возможным" 46.
Напомним, что И.П. Огрызко (1826-1890), ревизор при департаменте неокладных сборов Министерства финансов, коллежский советник и издатель польской газеты "Слово" был арестован по настоянию М.Н. Муравьева-вешателя за печатание по поручению Варшавского комитета нелегальной литературы и руководство в Петербурге революционной деятельностью поляков. Его арест вызвал переполох в высших сановных кругах России47. Видимо, проницательный Никитенко, отличавшийся антиполонизмом, подозревал Пржецлавского в провокаторстве, ибо объяснить столь "предосудительную жестокость" Пржецлавского даже он не мог.
(Примечательно, что Пржецлавский – "этот господин" – как раз и был тем самым официальным лицом, разрешившим публикацию в журнале "Современник" романа "Что делать?" Н.Г. Чернышевского, уже сидевшего в Петропавловской крепости. Характерно, что сам Пржецлавский, рассказывая об эпизоде, счел нужным сослаться на бюрократический казус, в то время как он не только хорошо знал автора, но и оставил интереснейший и глубокий анализ романа48. Так что намек Никитенко на провокаторскую "струнку" Пржецлавского не лишен оснований. А если учесть, что публикация романа "Что делать? для Пржецлавского прошла без последствий, то приходится думать о своеобразном двурушничестве этого "поборника тьмы и безгласия", позволившего публикацию "евангелия" русского освободительного движения.)
Впрочем, сам Пржецлавский свое положение охарактеризовал вполне точно: "Мое положение в главном управлении как католика и как чиновника царства (имеется в виду Царства Польского. – С.Д.), было несколько исключительно" 49.
Сорок лет находился Пржецлавский на государственной службе. За это время он стал тайным советником (3-й чин в "Табели о рангах" после канцлера и действительного тайного советника), был награжден различными орденами за "верноподданническую ревность к службе" (среди наград Пржецлавского был и 5-й по старшинству в Российской империи орден "Белого орла"). Пржецлавский умер в Твери на 80-м году от рождения (1879), завещав положить в гроб щепотку слонимской земли, которую хранил всю свою жизнь.
Сама по себе биография государственного чиновника не представляла бы интереса, если бы Пржецлавский не оставил после себя заметок по еврейскому вопросу и таких воспоминаний о встречах с выдающимися людьми своего времени, по которым можно было бы судить о характере его "безымянной" литературной деятельности, имевшей самое непосредственное отношение к генезису "Протоколов Сионских мудрецов".
