— Ну так что же, — обратилась Марша к Джульену. — Дебби говорит, что вы пишете стихи.

— Да, — подтвердил Джульен, улыбаясь заторможенной калифорнийской улыбкой. — Иногда. Когда у меня нет других занятий.

— Какие же это занятия?

Джульен немного подумал.

— Очень люблю поспать, — сообщил он. — Также, я много времени провожу в пьяном состоянии. Остальное время посвящаю сексу и кино. И еще я играю на гитаре в группе вот этого парня.

— О! Вы играете вместе? — Марша изобразила комнатной температуры интерес. Джульен ей, кажется, нравился.

— Нет, конечно, — удивился Джульен (Юджин сделал усилие, чтобы не засмеяться). — Нет. Мы работаем вместе. Играем мы по раздельности.

Марша не нашла это замечание смешным. Глядя на нее, Дебби облегченно отметила, что пока что Марша не настроена обижаться.

— О, — сказала Марша. — Понимаю. — А затем, воодушевленно, разговорчиво, и светски-осторожно спросила, — Так какие же стихи вы пишете?

Джульен нахмурил веснушчатый лоб. Дебби собиралась что-то сказать, но он опередил ее.

— Ну, как, — сказал он. — Хорошие, в основном.

— Но, — настаивала Марша, благосклонно улыбаясь, — на что похожи ваши стихи? На каких поэтов? Какие поэты вам нравятся?

Отвернувшись, Юджин поднял бровь, стараясь не засмеяться. Джульен не знал, что ответить. Вытянув ноги, он долго наблюдал за белкой, прибежавшей узнать, не дадут ли ей здесь чего-нибудь.

— Что сказать, — протянул он. — В профессиональном смысле я нахожусь в стадии, когда никому подражать уже не нужно, если это то, о чем вы спросили. Другими словами, мой стиль — он мой собственный, и ни на какие другие стили не похож. Мне нравится По… Киплинг… Лорд Байрон, я думаю…

— Эдгар Аллан По?

— Да.

— А какие современные поэты вам нравятся?

— Никакие.

— Как, совсем?

— Совсем.

Марша удивилась. Забавным ответ Джульена она не нашла.

— Вы читали Гейл Монтелл?

Ей самой, очевидно, очень нравились стихи Гейл Монтелл. Дебби закусила губу.

— Нет, — ответил Джульен. — Вроде бы я никогда раньше этого имени не слышал.

— Вам обязательно нужно прочесть какие-нибудь ее стихи, — заверила его Марша. — На мой взгляд, она одна из лучших. Юджин? Вы читали когда-нибудь Гейл Монтелл?

Простое «нет» всех бы устроило. Юджин посмотрел на Джульена, увидел улыбку, подумал, и как раз в тот момент, когда Марша перестала надеяться получить от него ответ, сказал:

— Да, что-то читал.

Удивились все, включая Джульена.

Марша улыбнулась любезно.

— Правда, у нее удивительные стихи? — спросила она.

Пианист нахмурился.

— Я не эксперт, — сказал он извиняющиомся тоном. — Я по большей части занимаюсь музыкой. — Он прикинул что, пожалуй, однодневный лимит произнесенных вслух банальностей достигнут. — Но мнение по поводу ее стихов у меня есть, — заключил он.

Дебби отчаянно оглянулась на Джульена. Он проигнорировал ее взгляд, и все смотрел на Юджина.

— Да? — сказала Марша Юджину.

— По моему личному мнению, — сказал он, — работы Гейл Монтелл поэзией как таковой не являются.

— Да? А что же они такое, в таком случае? — спросила Марша.

— Что ж — опять же, это мое личное мнение, — сказал Юджин, внося последний за день вклад в конформистскую традицию эпохи, — На мой взгляд, то, что она пишет — это просто цепочки неумело составленных предложений, произвольно разбитых на неравной длины строки таким образом, чтобы походило на версификацию. О стиле говорить не приходится, методы у нее дилетантские, а смысл давно устарел, несмотря на то, что пишет она сегодня. Она работает в расчете на своих меценатов, которые, духовно и по возрасту принадлежа к эпохе шестидесятых-семидесятых годов, неравнодушны к марихуане и склонны к беспричинной депрессии и, не знаю, ненависти к Республиканской Партии, или что-то в этом роде.

Дебби попыталась спасти положение.

— Это просто мнение музыканта, Юджин. Ты не разбираешься в поэзии, ты сам в этом только что признался. Не следует судить.

— А он и не судит, — заметил Джульен. — До сих пор поэзия мисс Мантелл мне не попадалась на глаза, но во всем, касающемся искусства, я давно уже положился на оценку Юджина. Он — парень знающий. И это не просто мое мнение. Это факт.

Впоследствии Дебби устроила Джульену разнос. А Марше, как ни странно, Джульен очень понравился. Медведь, конечно, но не без шарма. Более того, Юджин ей тоже понравился. Через неделю она решила помочь им обоим.

К счастью моему я не заядлый, но социальный, курильщик. Это позволяет мне спокойно читать в любом из корпорационных книжных магазинов города, оттянуться стильно (если позволите, использую здесь это эклектическое выражение Джульена). Некоторые такие книжники открыты до полуночи и люди разумные, вроде вашего покорного слуги, используют их как библиотеки. Всегда есть кафе на втором этаже. Вы берете что-нибудь с полки, садитесь, как храбрый властелин из ушедших эпох в уютное кресло и пьете себе свой кофе медленно, общаясь с каким-нибудь великим умом прошлого, каким-нибудь нечесаным небрежным чудиком из Германии или Франции или Италии или России или Саудовской Арабии, у которого было много мудрости и свободного времени, и не было систематических знаний. В подростковом возрасте я, помню, погружался целиком в книги о Дизраели, Гарибальди, Стендале, (или же в книги, написанные ими самими), или о нашем собственном мистере Джефферсоне, оригинальном мыслителе со страстью к хорошей одежде, который имел рабов но не гордился этим. Мне до сих пор нравится читать эссе или биографии, но в данный момент я больше увлекаюсь художественной литературой. Дело в том, что когда читаешь какого-нибудь мыслителя, то спорить с ним, или дискутировать — невозможно. Какой же кайф тогда, а?

Всю историю политические мыслители были экстремисты — или кажутся таковыми. Либо они слепо верили в человечество, либо считали его совершенно безнадежным. По их мнению, среднестатистический Джо был либо неоткрытым гением, либо абсолютным кретином. Обе точки зрения основаны, похоже, на непросвещенном атеизме. Да ну! Ежели подумать — ну, решили они не верить в Бога — это их проблема, а не наша. И все же, и все же… Скажу лишь, что не готов признать… и что это трудно переварить… что вся многотысячелетняя человеческая борьба за достойные отношения между людьми, все эти миллионы жертв, дюжины героев, разрушенные и вновь созданные идеалы, щедрые самопожертвования — все это произошло лишь для того, чтобы посредственный Джо мог набить себе брюхо три раза в день. Я не профессиональных революционеров имею в виду. Эти получили свой кайф, или же, в библейской терминологии, свою награду. Нет, не о них я. Я — о романтических идеалистах нескольких столетий, людей, восстававших против системы просто потому, что им было жалко стоящих рядом, тех, кого они называли ближними. Такой идеалист для меня, сына нашей спорадически информированной эпохи — трагическая фигура. Те, для чьего благосостояния они жили и умирали — нынче прилагают усилия, чтобы никто из таких борцов не мог снова восстать и погнать волну. У Христа не было иллюзий по поводу тех, за кого он умирал; а романтики верили в фундаментальную святость людей, которых они пытались спасти. Отсюда их посмертное сходство с доктором Франкенстайном и моя жалость по отношению к ним и чувство вины — не являюсь ли я сам частью системы, которая возвеличивает их имена, но искореняет их дух?

Я был занят чтением какого-то рассказа Толстого, и слишком увлекся, чтобы сразу заметить чье-то присутствие у моего столика. Женское присутствие. Нетерпеливая тонкая рука коснулась моего предплечья, и Мелисса — вот уж кого не ждали — сказала, «Привет, Юджин». Сидела, небось, минут пять, ждала, пока я голову подниму.

Я посмотрел на нее невинно, ну, может, слегка сердито. Она сидела в кресле напротив, положив ногу на ногу. Улыбнулась солнечно. Граждане из среднего класса так солнечно улыбаться не умеют — пытаются, но получается искусственно. У Мелиссы улыбка была искренняя и благосклонная, как у ученого со скальпелем в руке, собирающегося произвести хирургический эксперимент над симпатичной собакой.