Два месяца спустя они были готовы играть на публике.

Джульен играл теперь намного лучше на своей гитаре. Также, неожиданно выяснилось, что он неплохо умеет дудеть в саксофон. Это произвело впечатление на всех, включая Фукса, который нехотя признал, послушав исполнение Джульеном «Каравана», что — да, умеет. Паркер стучал значительно лучше. О Фуксе Юджин сказал, что лучше играть он не научится никогда, но — сойдет.

Нужен был ангажемент. Никакая банда не может репетировать месяцами без того, чтобы не выйти на концерт хоть раз. Отсутствие выступлений ведет к бунту. Будучи, благодаря Джульену, лидером группы, Юджин знал, что ему следует искать решение проблемы. Поскольку страдала мораль его солдат. Трения усилились.

Юджин контактировал каких-то знакомых, говорил с друзьями и друзьями их друзей, и их любовницами и любовниками, и в конце концов нашел ангажемент. Тридцать минут в прожекторе, в клубе-баре популярной музыки, в Даунтауне, в групповом концерте.

Тем временем Паркер зачем-то решил получить эквивалент школьного диплома и поступить в институт, как хороший мальчик и патриот. Джульен, чье призвание по жизни было — нравиться всем, с кем он имел дело, провел много времени из своего свободного, и ланчевого (он действительно работал менеджером нижнего эшелона) — помогая Паркеру. Вместе они заполнили тысячи бумаг, ходили в десятки контор, стояли в ворчащих враждебных очередях, вставали пред очи секретарш и общественных работников чьи демонстративные столовые (во время работы) привычки включали чмокание и обсасывание пальцев. У Паркера проявились вдруг способности к математике, а Джульен помог ему с английским.

«Помог?» — пишет Юджин в дневнике. «Он заново создал язык, специально для Паркера. Профессор Хиггинз потратил шесть месяцев, чтобы научить Элайзу чирикать, как светская дама. За два месяца Джульен превратил Паркера в какого-то, [непеч. ], фашиста от филологии, с профессорскими амбициями. Паркер заболел фразеологией, поэтикой, метафорами, сравнениями, аллитерацией, и еще тысячью терминов, которые он перенял от Джульена. Как большинство начинающих энтузиастов, он слишком всем этим восхищался. Он использовал в разговоре латинообразные слова там, где простые саксонские устроили бы всех, он цитировал формальную поэзию невпопад, он презрительно морщился, когда слышал слова популярных песен».

Часть поэзии, цитируемой Паркером, принадлежала перу Джульена.

Если верить наблюдениям Юджина, доброта и щедрость рыжего были искусственные. Ему, рыжему, очень хотелось принадлежать, быть частью социума, и быть в социуме полноправным. Расовые различия не имели к этому отношения. Как и Юджин, Джульен был творческий пария, изгой, самоизгнанник, чувствовавший себя (как казалось Юджину) чужим везде — на улице, на работе, в церкви, в театре. Как и в случае Юджина, коллективное равнодушие мира к его творчеству сопровождалось в жизни Джульена социальными трудностями. Дабы эти трудности компенсировать, Джульен, всегда переполненный до краев энергией, подгонял себя с такой отрешенностью что, по сравнению с ним, святые, признанные всеми церквями мира, выглядели бы страшными грешниками, тонущими в пороке, если бы кому-то пришло в голову судить их по их делам, а не по их природе.

Дабы содержать себя и платить свою часть квартирной платы (он делил квартиру с большим числом подозрительных типов в Гарлеме), Паркер продолжал, по малой, продавать на стороне наркотики. Его активность в этом поле деятельности не была достаточно высокой, чтобы поддерживать приличное существование. У своих родителей он не мог взять в долг — его мать не знала толком, кто был его отец, имела, помимо него, еще десять или одиннадцать детей (Паркер сам не мог бы сказать точно, сколько именно), и жила на велфер плюс средства, которые она выуживала у своих любовников. Периодически какой-нибудь наркопродавец локального значения находил путь к ее сердцу и постели путем лести или хамства, и осыпал ее драгоценностями и купюрами. В таких случаях она тотчас принималась отделывать заново квартиру, покупать всякие дорогие приспособления для кухни и гостиной и, если после этого еще оставались деньги — одежду для себя и для детей. В квартире редко использовали постельное белье, а матрасы куплены были полстолетия назад бабушкой хозяйки, как Паркер признался один раз Джульену (малоразговорчивый, он выбрал именно Джульена, чтобы открыться — и никого, кроме Джульена). От матрасов воняло. Нет, Паркер не мог одалживать деньги у своей матери. Очень возможно, что он подрабатывал на поприще проституции, но даже если такое и бывало, и он продавал себя, он никогда бы в этом не признался — даже Джульену, и меньше всего Джульену, который был странным образом настроен очень враждебно по отношению к гомосексуалистам. Фукс как-то сказал Юджину, что видел Паркера в компании богато выглядящего, среднего возраста негра — оба входили в этот момент в злачный отель на Сейнт-Николас Авеню. Юджин не верил рассказам Фукса. Помимо этого, все знали, что Фукс боится Гарлема и никогда там не бывает один.

Ангажемент прошел неплохо. Они приехали рано, до более звучных групп. Аудиторию еще не успели оглушить децибелами, и некоторые люди даже, кажется, восприняли, фрагментами, то, что группа исполнила. Программа состояла из эклектической смеси популярных песенок разных эпох. Джульен и Юджин раздали визитные карточки аудитории после исполнения.

Удивительно, но вскоре после этого группу пригласили играть на свадьбе, а затем на дне рождения. Им заплатили — ничего особенного, не великая сумма, но появилась надежда, слабый свет впереди, сладкое предвкушение славных деяний — они прошли первый тест.

Обратимся к дневнику Юджина, или же, точнее, к той записи, которая имеет отношение к его изначальному участию в зловещем деле убийства, о котором нельзя было сообщить в газетах.

Джульен, наш классный белый паренек, родился в Калифорнии лет двадцать пять назад, в рядовой англосаксонской семье. Соображает он не скоро (что, спешу добавить, не влияет на его гитарные дела — играет он… ну, в общем, сойдет) и ужасно любит приключения, и попадает время от времени в переделки. Кроме этого, он ужасный невежда. Дикий. Ничего не знает об истории, географии, математике — даже о музыке, кстати сказать. Но он все равно классный, и он всегда находит, что сказать — в своей заторможенной, солнцем перегретой калифорнийской манере, когда все остальные вдруг замолчали — душа компании. Его сила — в стихах. Там он эксперт. Знает всю классику наизусть, и его слова к песням — стоят того, чтобы не обращать внимание на его музыкальную неподготовленность. О, да, баллады у него что надо — шекспировский размах, и я нисколько не преувеличиваю.

Ладно. В общем — нас попросили выступить… Нет, конечно, это мы сами просили и умоляли и ползали, вернее я и Джульен, целые месяцы, чтобы нам позволили выступить в частном клубе на Верхнем Вест Сайде. Нам было сказано, чтобы мы играли только джаз, так что Джульен принес с собой саксофон, дабы притворяться лидером группы и сольным исполнителем. Разоделись мы, стало быть — даже Фукс, он взял напрокат таксидо — на славу. И было у нас двадцать минут до начала вечеринки. Настроились. Клавиатуру свою я оставил дома — джаз так джаз, на подиуме стоял вполне приличный кабинетный рояль.

Я пробежал по клавишам, и — батюшки… Вот не дадут же музыканту поскучать. Я выругался про себя. Соль в третьей октаве требовала настройки. Вгалопировал менеджер, и я обратил его внимание на незадачу. Он удивился и говорит — А ты не можешь эту ноту просто обходить?

Когда я в ударе, я половину клавиатуры могу обходить, но в данный момент я был не в настроении. Был понедельник, я не выспался толком. Я поднял крышку и заглянул внутрь. Там было больше пыли, чем в Дрездене после бомбежки. Я не из тех, кто считает, что на инструмент нельзя дышать. У меня с инструментами обращение свойское, как бы изящно они не были сконструированы. Но, видите ли, профессиональное пренебрежение и пренебрежение негодяйское — вещи разные. Я попросил пылесос.