Конечно, гроза могла разразиться и без призываний Эпоны; ведь конь предчувствовал ее. Впоследствии и сама Эпона не была уверена, что именно она ее вызвала. Но в то время она чувствовала, как ее наполняет сила, чувствовала, что должна собрать всю свою энергию в один могучий вихрь, сосредоточив для этого все свое внимание, как роженица в ожидании появления младенца, забыв обо всем на свете, сосредоточивается на новой жизни, вызревшей в ее чреве. Тогда-то и налетел ветер, но ведь он мог налететь и сам по себе.

И все же еще совсем недавно небо было безоблачно, а воздух спокоен.

Скифы были ошеломлены яростью обрушившейся на них грозы, которой никогда не бывает в это время года. По небу, по направлению к кочевью, мчалась сплошная пелена черных туч, с оглушительным треском на землю обрушивался небесный огонь, неистово рокотал гром. Ветер бушевал с такой силой, что грозил опрокинуть шатры вместе с их деревянными каркасами, достаточно прочными, чтобы выдержать почти любой разгул стихий. Накидки, ковры и чепраки, казалось, обрели крылья и полетели прочь, их владельцы со всех ног кинулись вдогонку. Истоптанная людьми и животными земля состояла из сухой глины и пыли; и теперь пыль поднялась густыми клубами, забивая им глаза.

Панический страх, точно небесный огонь, поразил стада животных.

По территории кочевья беспорядочно носились домашние животные, козы и овцы, и стреноженные верховые лошади; за ними гонялись мальчишки, стараясь не допустить, чтобы они убежали в степь.

А там, в степи, пришел в движение огромный табун; казалось, будто это бурлит кипящий котел; подгоняемые хлыстом небесного огня, испуганные животные готовы были обратиться в паническое бегство.

Эпона медленно опустила руки. К ее удивлению, руки сильно болели, пальцы не сгибались.

И в этот самый миг безудержно хлынул ливень; низвергаясь в невероятном количестве, вода размывала всякое мужество, подавляла сопротивление. Насквозь вымокшие, полузатопленные, животные успокоились; табун так и не обратился в бегство. В ожидании, когда пройдет гроза, скифы укрылись в своих жилищах.

Эпона одна стояла на открытом воздухе, высоко подняв голову, не страшась небесного огня. Не сама ли она вскормила этот огонь, подобающим образом почтив его дух?

Гроза миновала так же быстро, как и разразилась.

Скифы нерешительно появились из своих шатров и кибиток и увидели, что посреди кочевья спокойно, ничуть не устрашенная буйством стихий, стоит кельтская женщина. Цайгас и другой шаман, Миткеж, укрывавшиеся в своем шатре, смотрели на Эпону через входное отверстие, но наружу так и не выходили. Они глядели на нее своими темными, холодными и враждебными глазами, как ласки из своих нор, заметив появление нового хищника на их территории.

«Я очень устала, – сказала себе Эпона. – Мне надо поспать».

Не обращая внимания на глазеющие на нее лица, на общее перешептывание, она молча вернулась в свой шатер. Быстро стащила с себя мокрые одежды, завернулась в медвежью шкуру и скорее упала, чем легла, на ковры, служившие ей ложем.

Она тотчас же уснула глубоким сном и проснулась, только когда Кажак тронул ее за плечо и позвал по имени.

Она присела еще сонная, плохо соображающая. Сначала она не могла понять, где находится и кто этот человек, находящийся рядом с ней, она даже хотела его оттолкнуть, чтобы вновь погрузиться в успокоительное забытье, но он не дал ей уснуть.

– Эпона, Эпона! Сядь. Сядь же! Так ты чувствуешь себя лучше? Ты должна рассказать Кажак, что случилось. Гроза… все только о ней и говорят, и шаманы…Что ты сделала, Эпона?

Она села с опущенными плечами, вся дрожа. Даже под медвежьей шкурой она не могла согреться и все еще чувствовала себя очень усталой.

– Я сделала, что могла, чтоб произвести на них впечатление, – ответила она.

– Но ты же говорила Кажак, что у тебя нет власти над погодой.

– Я думала, что нет. Я и сейчас не знаю… Просто я попыталась сделать, что могу, вот и все.

– Говорят, что Эпона вызвала своим колдовством грозу, ибо это время в Море Травы никогда не бывает грозы.

– А что говорят шаманы?

Кажак пожевал губами.

– Шаманы ничего не говорят. Сидят в своем шатре, бьют в барабаны и поют. Шаманы очень огорчены.

– Но ведь этого ты и хотел?

Вместо того чтобы ответить ей, Кажак обхватил ее и так крепко сжал в своих объятиях, что у нее захрустели кости.

Казалось, что гроза навсегда изменила степной климат; подобным же образом с этого дня изменилась и общая атмосфера в кочевье. Скифы не могли больше прикидываться, что Эпоны как бы не существует. Мужчины, разумеется, по-прежнему избегали встречаться с ней взглядом, но она замечала, что они наблюдают за ней с большим или меньшим уважением и благоговейным трепетом, ведь она померилась силами с шаманами и принудила их спрятаться в своем шатре, они так и не смогли отвратить навлеченную ею на них грозу.

Женщины, хотя и с некоторой робостью, гордились ею. Она принадлежала к тому же, что и они, презираемому полу, но она сумела переступить очерченные границы и даже вызвала уважение. Уважение!

Страшно даже подумать, что подобная честь может выпасть на долю одной из них, но в этой мысли есть какой-то мучительный соблазн. Все женщины, даже старшие жены в сапогах с расшитыми бисером подошвами, домогались теперь ее внимания, наперебой приглашали ее к очагам, приглашали принять участие в своих беседах и вникнуть в мельчайшие подробности жизни, которую они сами создали для себя, отдельно от мужчин.

Даже шаманы скрепя сердце вынуждены были оказывать ей уважение, уважение, которое оказывают собрату по ремеслу. Не в силах определить, каковы пределы ее возможностей и насколько велика угроза, которую она может представлять собой их положению, они вели себя тихо в ее присутствии, опасаясь, что произойдет что-нибудь такое, к чему они не подготовлены.

Но теперь они ее ненавидели. Она знала это. Стоило кому-нибудь из скифских жрецов приблизиться к ней, как у нее начинали шевелиться волоски на шее и покалывало в больших пальцах.

Кажак был чрезвычайно доволен.

– Пока они боятся тебя, – сказал он Эпоне, – они не причинят никакого зла Колексесу. Кажак опасался, что они будут уморить старого князя, а затем делать так, чтобы он сидел, а они говорили его ртом, но теперь они этого не сделают.

– Неужели ваши шаманы занимаются таким колдовством? – с презрением спросила Эпона. – Это дело нечистое, оскорбительное для тела, являющегося обиталищем духа.

– Шаманы делают много такого, что, я думаю, тебе не понравилось бы. Много такого. Да, иногда они лечат болезни. Иногда. Но Кажак полагает, что иногда, когда это им выгодно, они и причиняют болезни.

– Это омерзительно.

– Ваши жрецы так не поступают?

– Конечно, нет. Если они попытаются использовать свой дар, чтобы добиться своей личной власти, духи покарают их, если не в этом, то в другом мире.

– Стало быть, они непохожи на наших шаманов, – заключил Кажак. – Ты права, Эпона, ваша магия не такая, как наша. В Море Травы нет других друидов, кроме тебя.

Этими словами он хотел ей польстить, но она не могла, не кривя душой, согласиться с его утверждением.

– Тут могут быть и другие, – сказала она. – Друиды учат, что люди, обладающие духовным даром, встречаются везде, среди всех народов. Иногда они даже не знают, что у них есть такой дар, но в стране снов они встречаются друг с другом и обмениваются тем, что знают. В мире снов они могут видеть, как складывался всемирный узор, начиная с времен первых великих друидских королевств и кончая тем далеким еще временем, когда Мать-Земля призовет друидов, чтобы они спасли ее от разрушения.

Кажак был изумлен.

– Это верно?

– Так меня, во всяком случае, учили.

– И ты веришь?

– Конечно. Я чувствую всем своим существом, что это правда. Глубоко убеждена, что это так.

– Но шаманы этому не поверят, – убежденно сказал Кажак.