Эпона наблюдала за ним через опущенные ресницы. Его тело оказалось покрытым картинками.

Она удивленно ахнула.

Он повернулся к ней.

– В чем дело?

Жестом она показала на его торс. Обвивая его плечо, змея исчезала под грязными повязками на груди. На руке вприпрыжку бежали рогатые овцы.

Кажак, улыбаясь, посмотрел на самого себя.

– Татуировка, – объяснил он. – Правда, красиво?

Он начал разматывать повязки, раскрывая покрытую вьющимися темными волосами грудь, где находилось гнездо, откуда выползала змея.

– Как ты можешь совершать подобное со своим телом? – поразилась Эпона. – Ведь тебе придется жить в этом теле.

– Кажак и есть это тело, – ответил он. – Татуировка придает телу силы, украшает его. – Он смотал еще несколько витков повязки и показал Эпоне спину, где рисунки отдельных частей тела лошадей, котов и птиц сливались в одно целое, заставляя вспомнить о Меняющем Обличье…

Нет, нет, она не будет думать о Меняющем Обличье!

Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть татуировку.

– Как ее делают? – спросила она, заинтересованная, помимо воли.

Кажак был доволен ее заинтересованностью.

– У нашего племени есть художники, красиво разрисовывают. Прокалывают кожу, втирают сажу. Очень тонкая работа.

«Может быть, и так, – подумала она. – У скифов, видно, свое представление о красоте». Долг каждого живущего человека – как можно лучше заботиться о теле, где обитает дух, но, пожалуй, нет ничего дурного в том, чтобы украшать свое тело узорами, как Гоиббан отделывает рукоятки мечей. Это не так вредно, как есть нездоровую пищу, жевать мясо больного животного или поедать давно уже собранные, покинутые их духами овощи.

Кажак почесывал свое тело: повязки вызывали у него сильный зуд. «Сколько можно носить их, не снимая», – думал он. Тут его взгляд упал на забинтованную руку Эпоны.

– Ты тоже снимай, – предложил он.

Она почти забыла о руке. Срослась ли кость, зажила ли рана? Будь она в селении, в нужное время к ней пришли бы гутуитеры, сняли бы повязки и дощечки, в которых лежала рука, совершили небольшое жертвоприношение… но здесь нет никаких гутуитер.

Она медленно размотала повязки. Подойдя к ней, Кажак наблюдал за ней с интересом. Освободив руку, она подняла ее, и они оба посмотрели на нее. От долгого пребывания под бинтами плоть сморщилась, но кость срослась прямо.

– Хорошо, – сказал Кажак.

Откинув голову, он жадно, будто пил сладкую воду, втянул в себя воздух.

– Ааааххх!.. – Вновь поглядел на Эпону, с новым выражением в глазах. – Хочешь спать?

– Да, я очень устала. – Она стала собирать сухие листья, чтобы подостлать их под себя, но рука Кажака крепко стиснула ее кисть. – Кажак будет разделить с тобой ложе.

Он свистнул своему коню, и послушный конь сперва опустился на колени, затем лег на бок. Взмахнув рукой, Кажак показал на его серебристую гриву.

Она поняла. Кажак предлагал ей положить голову на лошадь, рядом с его головой. Только когда Дасадас что-то пробормотал неподдельно изумленным тоном Баслу, она поняла, какое необычное предложение это было.

Кажак что-то резко крикнул им, точно стегнул бичом, и они замолчали, повернувшись спиной к своему предводителю и девушке.

Эпона бросила взгляд на распростертого коня.

Она поступила опрометчиво, не продумав все последствия своего поступка. У нее было одно-единственное желание – убежать от Кернунноса, от отрекшейся от нее семьи, от кузнеца, который не пожелал ее достаточно сильно, чтобы сделать своей женой. Только сейчас с мучительной ясностью она увидела то, что натворила.

Она предложила Кажаку торговый обмен, и он готов потребовать свою долю.

Серый конь лежал на боку, в ожидании. Его длинная шея была распластана на земле. Она сделала полшага по направлению к нему, он покосился на нее одним глазом, но не шевельнулся.

– Хорошо, – настаивал Кажак. – Удобно спать.

Она все еще колебалась.

– Кажак придет, когда на вторую стражу заступит Дасадас, – сказал ей скиф. – А ты пока спи.

Стало быть, ей предоставляется небольшая отсрочка; скиф ляжет с ней только после того, как на стражу заступит Дасадас. Закутавшись в медвежью шкуру, Эпона встала на колени возле головы коня. Учуяв медвежий запах, конь захрапел, и она отпрыгнула, опасаясь, что животное вскочит на ноги.

Кажак ласково, даже любовно заговорил с серым на своем скифском языке; она никогда не слышала в его голосе такой нежности. Это приятно удивило девушку. Значит, по отношению к животным он чувствует то же самое, что и она. Не такие уж они суровые, какими кажутся, эти скифы.

Послушный конь лежал неподвижно, и Эпона прилегла рядом с ним. Насколько позволяло ее ноющее, негнущееся тело, она свернулась в клубок и положила голову на шею коня. Она была теплая, покрытая шелковистой шерстью и удобная.

Это было ее последнее ощущение, перед тем как близ нее опустилось тяжелое тело Кажака. Он шлепнул ее по бедру с такой силой, будто она была лошадью.

– Проснись! – велел он. Она открыла глаза, думая, что уже наступило утро, но это было не утро, а темная ночь: сквозь серое облачное руно пробивался рассеянный свет холодной луны, но звезд не было видно.

По телу Эпоны шарила рука Кажака.

«Ты кельтская женщина, – напомнил ей дух. – Ты договорилась о торговом обмене».

Она не шевелилась, прикидываясь спящей. Но потом поняла, что для скифа это не имеет никакого значения. Он думал о себе, не о ней. Его тело было уже готово. Она чувствовала, как его упругий пенис упирается в ее промежность, а его пальцы пробираются к ее нагому телу.

Ледяное прикосновение его пальцев заставило ее вскочить. Без всякого умысла она сильно ткнула локтем в его ребра. Скиф застонал от боли. Он отодвинулся от нее и сел, обхватив грудь руками. Но он ничего не сказал, и она вновь свернулась под медвежьей шкурой, не зная, как он с ней поступит.

Когда боль немного утихла, он поглядел на нее. Среди темных теней он различал лишь маленький, бледный овал ее лица. Все это время он думал о ней, как о взрослой женщине, но теперь вспомнил, что она всего-навсего девочка, хотя и высокая, как все кельты. Она причинила ему боль, но, по всей видимости, ненамеренно. Возможно, она напугана. Женщины всегда чего-нибудь опасаются. Они робки и слабы, как антилопы. Ни у одной из них не хватит наглости ударить мужчину.

Однако ребра продолжали болеть, он даже не мог глубоко дышать. Он подвигался, пытаясь определить пределы своих возможностей, затем принял решение. Женщина никуда не денется, она всегда будет у него под рукой, с этим можно подождать. Отныне и до тех пор, пока не надоест, она принадлежит ему, поэтому спешить незачем. Лучше лечь спать, и пусть тело продолжает исцеляться, ибо им предстоит еще долгий путь. Очень долгий путь.

Ничего не сказав Эпоне, ибо не было никакого смысла обсуждать все это с женщиной, он повернулся на бок и попытался найти наиболее удобное положение, чтобы скоротать оставшуюся ночь.

Эпона с широко открытыми глазами лежала на шее коня в ожидании рассвета. Еще никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой.

Через некоторое время после того, как Дасадас передал стражу Баслу, она протянула чуть расставленные пальцы к шее коня и почесала то чувствительное место, которое находится у всех коней под челюстью. Она почувствовала, как конь тотчас проснулся, но не пошевелился. Она погладила его, а затем приложила ладонь к широкой, плоской снизу челюсти.

Конь испустил довольный вздох.

Эпона закрыла глаза, а когда открыла их вновь, было уже утро и скифы готовились продолжать путь.

Заря была розовая, и синяя, и золотая, холодная струя воздуха обжигала горло и грудь. Тишина звенела в ушах, точно колокольцы. Лошади выдыхали облачка пара, и Эпона тоже выдохнула свое собственное облачко, чтобы посмотреть, как ее внутренняя суть клубится в воздухе, на какой-то миг осязаемая.