Друиды стали по очереди разговаривать с Эпоной, все, за исключением Кернунноса, который ждал своего времени.

Нематона зашла в их дом, когда Эпона расшивала подол платья. Дочь Деревьев села подле нее и показала длинным пальцем на вышиваемый ею узор. Молодая женщина кусала губы и то и дело тыльной стороной кисти откидывала влажные волосы со лба: в вышивании она явно не была мастерицей.

– Тщательно клади каждый стежок, – наставительно сказала гутуитера. – Он должен занять свое место в узоре. А узор, ты знаешь, – это основа жизни. – Жрецы – это не маленькое племя внутри большого племени, их цель отнюдь не в том, чтобы, совершая жертвоприношения и общаясь с духами, жить за счет других. Друидами являются те, кто знает и понимает узор, образуемый всеми живыми существами, каждое из которых, чтобы выжить, должно в своих поступках гармонично сочетаться со всеми другими. Узор, иными словами, образ жизни, обычаи и традиции, старше самих людей; поколений, передававших друг другу это знание, больше, чем нитей в ткацком станке. Узор проявляется в магии камней – увы, мы мало что помним об этой магии, – так же, как и в пении деревьев. Все сущее должно вписываться в общий узор, или же оно обречено на гибель.

Эпона подумала о Кернунносе, с его сощуренными желтыми глазами, который, без сомнения, уже ожидает ее. Она подумала о том, каково это – постоянно жить в дыму благовоний, распевать священные песнопения и каждую ночь переноситься в другие миры, где клубятся туманы и все видится не таким, каким является на самом деле.

Затем она подумала о Голубых горах и сладостном свежем воздухе и об узоре, сплетаемом светом и тьмой на склонах, узоре, который она любила всю свою жизнь. Она подумала о Гоиббане и даже представила себе, как весело смеялись бы их дети, собравшись у ее коленей. Уиска перехватила ее по дороге домой, когда она возвращалась с полным кожаным ведром, чтобы долить воду в гидрию.

– Ты, должно быть, уже ждешь дня, когда присоединишься к нам, Эпона.

Эпона ответила совершенно искренне:

– Надеюсь, этот день никогда не настанет.

По лицу Уиски скользнула тень улыбки.

– Все дни наступают. Наступают и проходят. Никогда не страшись прихода какого-нибудь дня, потому что он уже часть прошлого, где-то за твоей спиной.

Эпона поставила наземь тяжелое ведро.

– Что это значит?

– Только то, что прошлое и будущее составляют одно целое, они существуют сейчас, сегодня, такие же реальные и прочные, как звенья железной цепи. Настоящее скрепляет их все. Когда ты будешь посвящена в жрицы, ты сможешь по желанию двигаться вдоль этой цепи, потому что будешь уверена в прочности других звеньев.

– Как это может быть? – Помимо своей воли Эпона была заинтересована.

Уиска объяснила:

– Стой неподвижно. Закрой глаза. Напряги все чувства. Напряги ум. Открой все поры кожи. Чувствуешь ли ты селение вокруг себя и горы? Хорошенько почувствуй горы. Почувствуй их тяжесть и строение. Это получится, если ты сосредоточишься. Да, да, я вижу по твоему лицу, что тебе кое-что удается. А раз так, ты сможешь почувствовать прошлое и будущее, потому что они так же реальны, как эти горы. Как, выйдя из деревни, ты можешь подняться по этим склонам, так из нынешнего дня ты можешь перейти в самый последний, день светопреставления. Это не труднее, чем переноситься в другие миры.

– Почему же вы не делаете этого чаще? Я вроде бы никогда не слышала ни о чем подобном.

– Посещать прошлое, – сказала ей Уиска, – дело бесполезное, потому что мы ничего не можем в нем изменить. Мы передвигаемся в нем, словно духи: все видим, но ничего не можем осязать.

– А будущее? Что ты можешь сказать о будущем? Вот его-то я хотела бы изменить.

Бледная улыбка на лице Уиски растаяла точно снег.

– Будущее можно изменить лишь в настоящем, Эпона. Но переноситься туда еще менее благоразумно, Эпона. Чтобы заглянуть в будущее, требуется много смелости, к тому же то, что ты там увидишь, может опалить твои глаза. Лучше не знать будущего, поверь мне. Обучение друида предусматривает выработку у него умения противостоять искушению. Знающий будущее неизбежно попытается изменить его в настоящем, а это нарушит всеобщую гармонию.

– Не понимаю.

Уиска вновь улыбнулась.

– Признаваться в своем непонимании означает проявлять зачатки мудрости. В свое время ты поймешь. Многому научишься, многое постигнешь, ибо такова цель всех живущих.

И она уплыла прочь, легкая, словно туман, оставив Эпону в мучительном раздумье. Она хотела бы многое постичь, задать столько вопросов, но не хотела связывать себя никакими обязательствами по отношению к Кернунносу и волшебному дому, нет, этого она не сделает.

Ни за что, ни за что, ни за что!

На другой день, почти сразу после восхода, караульный Валланос протяжно затрубил в свой бараний рог, затем в сильном возбуждении, запыхавшись, сбежал вниз, в долину.

– К нам приближаются какие-то чужеземцы, – оповестил он собравшихся вокруг него кельтов. – Таких я еще сроду не видывал.

Таранис запустил пальцы в свою бороду цвета меди и бронзы.

– И чем же они отличаются от всех других? Они воины?

– В том-то и вся загвоздка, что я не могу понять этого. – Бедный Валланос был в явном смятении. – Они не такие, как мы, совершенно другие. И видел их лишь издали и сразу же прибежал сообщить вам, чтобы вы могли приготовиться к их прибытию. Хотя и не знаю, в чем могут заключаться ваши приготовления.

– Кто они такие? – хором спросили многие.

– Они непохожи на обычных людей. Скорее на полулюдей-полулошадей; впечатление такое, будто из спин лошадей растут человеческие тела. Вероятно, они те чудовища, которых греки называют кентаврами.

Наталкиваясь друг на друга, энергично работая локтями, мужчины и женщины племени бросились к частоколу, а затем выбежали на дорогу. Молодые, быстроногие Эпона и Махка были среди первых. Здесь, на дороге, они остановились в изумлении.

К ним приближались четыре существа, четыре жилистых, длинноногих животных; ничего похожего на пони, которые использовались как тягловый скот, или на ослов и онагров, иногда пригоняемых торговцами. Да и передвигались они совсем по-иному. Не короткими упругими шажками, наиболее подходящими для перевозки груза, а плавными длинными скачками, как бы не прилагая никаких усилий, так бегает обычно благородный олень.

– Какие красивые животные, – пробормотала, как бы про себя, Эпона.

Существа отнюдь не были кентаврами; это были лошади с сидящими на них людьми.

– Вот, должно быть, здорово – сидеть на лошади и мчаться как ветер, – заметила Махка. – Уж, наверное, куда лучше, чем трястись на повозке.

Лошади подскакали ближе, и теперь легче было разглядеть всадников, возвышавшихся над стоящими на земле кельтами. Всадники были с глубоко посаженными глазами, с густыми бородами и нечесаными длинными волосами под остроконечными войлочными шапками. И одеты они были в суконные кафтаны, просторные в груди и узкие в рукавах и в какие-то вздутые штаны, заправленные в мягкие кожаные сапоги.

Какая удобная одежда, чтобы ездить на лошади, восхищались кельты.

Одежды чужеземцев были окрашены в глубокие цвета: синий, красный и желтый; хотя поношенные и выцветшие, они все же выглядели достаточно яркими. Их предводитель в отличие от остальных был одет еще и в накидку из какого-то неизвестного кельтам пятнистого меха; и на всех четверых поблескивали золотые ожерелья, полускрытые косматыми бородами. А поводья их лошадей были отделаны искусно выкованными серебряными и бронзовыми украшениями.

Кельты показывали друг другу на оружие чужеземцев. У каждого наездника к левому бедру был прикреплен большой чехол, очевидно, вмещавший и лук и запас стрел с губительными трехгранными наконечниками. К правому бедру были пристегнуты кожаные ножны с коротким мечом с бронзовой рукояткой, а за пояс заткнут целый набор смертоносных ножей. И ко всему еще у троих за спиной были торбы, где, несомненно, также могло быть оружие.