– Хочу сказать тебе кое-что, дорогая, это больше касается тебя, нежели Фебы.

– Да, папа?

– Понимаешь ли, – спросил ее Джон Генри, – что теперь, когда всем известно о наших взглядах, Райленд-Холл в случае победы британцев может быть конфискован?

– Да, папа, – спокойно ответила она. – Понимаю.

– Однако вы не останетесь без средств – ни ты, ни Феба. Часть денег вложено в дело за границей, и они будут в сохранности, если, конечно, весь мир не сойдет с ума и не окажется втянутым в войну. Тем не менее жизнь, насколько мы ее знаем… – Он выразительно пожал плечами.

– Все нормально, отец, – успокоила его Шошанна. – Риск – благородное дело. – Она посмотрела вокруг. – Боюсь только одного, – призналась дочь дрогнувшим голосом, – потерять Райленд, а еще больше, – ее голос окреп, – потерять Америку. – Она вскочила со стула и подбежала к отцу, чтобы поцеловать его. – Так как, – подытожила она смеясь, – немыслимо представить себе такую потерю, давай больше никогда не думать об этом.

В ноябре, после падения форта Ли, Вашингтон отступил в Ньюарк с небольшим войском, не превышающим четверти от всей его численности. Тысяча солдат разместилась в Брансуике и в Равэе, чтобы не допустить высадки десанта британцев. Остальная, лучшая, часть армии находилась в северной части Нью-Йорка, охраняя примыкающее к Гудзону плоскогорье.

Американская армия, массированным ударом прорвав оборону, ослабила угрозу британцев и их наемников. Шошанне и Фебе отец разрешил съездить в Ньюарк, и сам он, отложив в сторону любимые книги, поехал с ними, взяв с собой Яна Петерсена, самого большого и сильного из всех своих наемных рабочих.

Но услуги Яна не понадобились. Американские солдаты нахально смотрели и громко обсуждали достоинства любой молодой женщины, попадающейся им на глаза, могли свистнуть, запеть или еще каким-нибудь образом выразить произведенное на них впечатление, но их поведение ни в коей мере никого не оскорбляло.

Все четверо вернулись в Райленд-Холл, настроенные еще более патриотически, чем до поездки; а на следующее утро несколько солдат, в соответствии с поступившим накануне в штаб-квартиру настойчивым приглашением от хозяина поместья, прибыли с пустыми фургонами, чтобы заполнить их теми видами продовольствия, которые мог предложить Райленд.

В течение нескольких следующих лет неподдающиеся прогнозированию приливы войны омывали Райленд несколько раз. Дом держался, хотя поля, амбары, льдохранилища и кладовые были опустошены подчистую. Опустели также и конюшни, в которых осталась одна старая полуслепая лошадь.

Ранней весной 1779 года дюжина людей верхом на лошадях проскакала через ворота и по подъездной дороге приблизилась к дому. Джон Генри отправил дочь и племянницу наверх с обычным предупреждением:

– Заприте дверь и держитесь подальше от окон.

Сам спустился вниз, встретить новую команду мародеров, многие из которых были ему уже знакомы. В последний раз они объявлялись здесь под предводительством генерала Кортландта Скиннера. Он и его добровольцы из Нью-Джерси попутно приторговывали на стороне, поняв, что изъятие ценностей насильственным путем – более выгодное дело, чем рисковать шкурой за какую-то там американскую свободу.

Когда скиннеры, получившие это прозвище по имени генерала, осадили лошадей у дома, Джон Генри Райленд, открыв парадную дверь, вышел на крыльцо, приветствуя их.

– Джентльмены, – обратился он с иронией, – добрый день. Приношу извинения, но по-другому не могу удовлетворить ваши нужды, и вы, господа, – поклонился он тем всадникам, которых узнал, – должны помнить это по результатам вашего последнего визита. Забрали все: лошадей, домашний скот, цыплят, сыры, зерно, приправы – одним словом, ничего не осталось.

– Не вешай лапшу на уши, старый дурак!

– Убедитесь сами, – спокойно пригласил Джон Генри, показывая на амбары и конюшни.

По сигналу офицера в американской военной рубашке и британской гренадерской шляпе полдюжины всадников поскакали к хозяйственным постройкам позади дома. Оставшиеся поднялись на крыльцо, оттолкнув Джона Генри в сторону.

– В таком доме всегда найдется, чем поживиться, – злорадно заметил один из них.

– Где твое серебро?

– Ушло вместе с британской армией.

– Покажи, где прячешь деньги.

– У меня нет денег, кроме нескольких шиллингов, а может и фунтов. В последние два года нечего было продавать.

– Посмотрим, что есть.

Джона Генри втолкнули в дом. Мародеры рассыпались по первому этажу, как колония муравьев, жадно хватая все более или менее ценные вещи в столовой и гостиной: миниатюру в золоченой рамке, висевшую у двери, серебряный наперсток Фебы, лежавший на столе. Дошла очередь и до оловянных кружек и посуды в серванте, а в библиотеке – до обнаруженных на письменном столе Джона Генри серебряного чернильного прибора и ножа для разрезания книг с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой, выполненной в форме меча.

Следуя их указаниям, Джон Генри с показной неохотой открыл ящик письменного стола и вытащил маленький кошелек с монетами, специально хранимый там для этих целей.

– Все, что у меня есть, – сказал он.

– Открой другие ящики.

– Там только мои записи и документы.

– Так мы и поверили!

Выдвигались ящики, и высыпалось их содержимое на выгоревший восточный ковер. В самом нижнем – обнаружился другой кошелек с банкнотами и монетами на сумму около пятнадцати фунтов. Джон Генри еще ранее пришел к выводу, что, дав возможность найти один кошелек, а затем изобразив испуг при обнаружении второго, обычно отбивалась охота искать третий – настоящий тайник с деньгами, закопанный под одним из стойл в конюшне.

Продолжая ругаться, скиннеры весело заявили, что старый бунтарь – настоящий сукин сын – лжет, и в наказание стали вытаскивать с полок книги и выбрасывать их через окно.

Разбитые стекла, возможность потери собственности ничего не значили для Джона Генри по сравнению с порчей и уничтожением дорогих ему книг. Подойдя к скиннерам и используя тяжелую медную лампу как орудие мести, он умудрился пробить ею несколько голов, прежде чем совместными усилиями был сбит с ног.

Покидая библиотеку с награбленным добром, скиннеры небрежно переступали через Джона Генри – все, кроме одного, чья голова еще кровоточила после удара медной лампой. Он остановился, пробормотав: «Старый ублюдок!», и мстительно ударил ногой сначала по ребрам, а затем по голове распростертое на полу неподвижное тело.

Три недели спустя Джон Генри первый раз за это время открыл глаза и с недоумением стал осматриваться по сторонам, пока его взгляд не остановился на Шошанне, стоявшей у стола и готовившей новое лекарство.

– Мама, – позвал он.

Шошанна, к этому времени уже почти не надеявшаяся, что он когда-либо придет в сознание или заговорит, чуть не уронила поднос с лекарствами.

Слезы навернулись ей на глаза, дочь подошла к нему и взяла за руки.

– Папа. Папа, как я счастлива!

– Мама, – Джон Генри снова обратился к дочери. – Джонни хочет пить. – Его губы по-детски недовольно надулись. – Мама, Джонни больно, прогони боль.

Превратившись с этого дня в ребенка, Джон Генри остался им навсегда.

Юный Том из конюшни стал его слугой, а Феба – постоянным компаньоном.

Теперь он обычно часами сидел тихо, сосредоточенно слушая ее чтение, вряд ли понимая хоть слово, – казалось, его успокаивает само звучание любимых им классических языков.

Пока Феба читала, Шошанна занималась хозяйством: как и догадывались скиннеры, у них, конечно, было припрятано зерно, домашний скот и немного продовольствия, которые удалось сохранить от прожорливых отрядов, совершавших постоянные набеги. И ей нужно было подумать о будущем – не вечно же будет длиться война.

К счастью, Джон Генри имел отличного управляющего в лице Билла Лукаса, бывшего раньше его арендатором. И к еще большему счастью, мистер Лукас не возмущался женским управлением – вдвоем с Шошанной они собирались дружно работать на благо Райленд-Холла и земли Райлендов, если в стране снова наступит мир.