– Похоже, она здравомыслящая девушка, – согласилась бабушка, и Лайза слабо улыбнулась, впервые с тех пор, как вошла в этот дом.

– То же самое она говорит о тебе, бабушка.

– Какой срок?

– Около двух месяцев.

– А не думала о…

– Думала. И пробовала выпить нечто ужасное. – Покончив с чаем, она беспокойно задвигалась в кресле.

– Больше не хочу пробовать.

– Выходит, что мы должны раздобыть тебе мужа, девочка.

– Тоже так думаю, – тоскливо согласилась Лайза, затем наклонилась вперед. – Бабушка, – произнесла она дрожащим голосом. – Мне ненавистна даже мысль о том, что придется жить с мужч… с мужем.

Бабушка поднялась и подошла к креслу Лайзы.

– А тебе и не придется, малышка. Найдем мужа только для того, чтобы дать имя ребенку, а самому ему не обязательно оставаться в твоей жизни.

Лайза подняла заплаканное лицо.

– А к-как сделать это?

– Купим, – кратко пояснила бабушка.

Пока внучка изумленно смотрела на нее, как на сумасшедшую, она спросила:

– Разве не ты говорила, что молодой человек, ну, тот британец, который зачал этого ребенка, жаловался на бедность?

– Да, – попыталась вспомнить Лайза. – Он из титулованной семьи… Да, вспомнила… дядя, виконт, купил ему лейтенантский патент, а в армии платят так мало, что офицеру не хватает на жизнь.

– Это хорошо, – сказала бабушка. – Быстрее согласится на наше предложение.

Лайза снова улыбнулась сквозь молчаливый, непрерывный поток слез.

– А какое предложение я ему сделаю, бабушка?

– В обмен на брачное свидетельство – простая пятиминутная церемония, которую легко аннулировать по возвращении в Англию – я оплачу его патент капитана и все расходы на развод через моего поверенного в Нью-Йорке и, кроме того, дам пятьсот фунтов стерлингов золотом.

– Бабушка!

– В чем дело? Боишься, что потребует тысячу?

– Это слишком много. Несправедливо. Как я могу…

– Вздор и чепуха, девочка, позволь тебе сказать. Это правильно, необходимо и целесообразно, если не согласится, найдем кого-нибудь еще, но этот подходит для этой цели лучше. Завтра же отправляемся в Нью-Йорк, чтобы разыскать его.

– Кажется, Крейг писала, что он отправился в Стейтен-Айленд.

– Может быть, но глава британской армии находится сейчас в Нью-Йорке, также, как и его штаб, а это означает, что там можно получить информацию о любом офицере. Сейчас поеду в город проконсультироваться с адвокатом и договорюсь об аккредитиве. Возможно, нам для безопасности понадобятся какие-то бумаги, так что лучше переговорить заранее с военными властями.

Заметив, что Лайза хоть и перестала плакать, но бледна и растеряна, бабушка сказала недовольно:

– Иди наверх и ляг, мое дитя, – выглядишь слабой, а тебе надо позаботиться о себе.

Чтобы сделать необходимые приготовления, понадобилось на один день больше, чем предполагала бабушка Микэ, но благодаря ее связям и настойчивости все было в конце концов улажено.

На следующее утро, когда они собирались отправиться в Нью-Йорк, служанка Эми вошла в голубую комнату, где Лайза уже застегивала дорожное платье.

– Мисс Лайза, у бабушки приступ ревматизма. С распущенными волосами, развевающимися за плечами, девушка бросилась к ней.

Бабушка лежала пластом на большой кровати под балдахином, на которой родилась мать Лайзы и умер дедушка Жак, – внучка никогда прежде не видела, чтобы ее лицо было таким белым и искаженным от боли, хотя говорила она в своей обычной едкой и упрямой манере.

– Я писала Кэтрин и Джорису, что ты нужна мне для того, чтобы ухаживать за моими больными костями, и le bon Dien[10] позаботился о том, чтобы мне не выглядеть лгуньей.

– Благодарю le bon Dien, что в это время нахожусь здесь, – сказала Лайза, наклонившись и целуя ее, – потому что, по крайней мере, могу поухаживать за тобой.

– Нет, Лайза. – Бабушка попыталась сесть прямо и, вскрикнув от боли, снова откинулась на подушки, стонущая, но не побежденная. – Ты поедешь в Нью-Йорк, как запланировано. С тобой поедет Хайрам и Эми – нет, не Эми, она понадобится мне до тех пор, пока все не пройдет, – возьми с собой лучше Тилли, ей легче использовать мой пропуск. Все бумаги, которые понадобятся, лежат на моем туалетном столике. И там же достаточно денег для путешествия и для того, чтобы снять дом.

– Бабушка, но я не могу уехать, когда ты в таком состоянии.

– Лайза, не только можешь, но и должна. – Они обменялись продолжительным взглядом. – Ревматизм приходит и уходит, этот приступ пройдет тоже, а для тебя время движется слишком быстро – нельзя терять его.

– Хорошо, бабушка. – Голос Лайзы слегка дрожал. – Поеду.

– Вот и хорошо, моя девочка. – Бабушка Микэ улыбнулась редкой нежной улыбкой. – Не нервничай. Не волнуйся. Не глупи. Сделай так, как договорились, и возвращайся сюда. Не собиралась говорить тебе этого, но сейчас будет лучше, если узнаешь: я решила изменить завещание и оставить и Грейс-Холл, и деньги – тебе. Ни Кэтрин, ни кто-либо другой в них не нуждаются. Таким образом, пока я жива, и после моей смерти, у тебя и у твоего ребенка будет дом. Всем в округе станет ясно, что ты не смогла жить с мужем, который воюет против твоего народа.

– Благослови тебя Бог, бабушка, – ласково поблагодарила Лайза, направляясь к двери.

– Пусть Бог благоприятствует тебе в твоем путешествии, малышка, – сказала бабушка таким сильным, твердым голосом, что показалось, будто она приказывала, чтобы Он обязательно сделал это.

К концу третьего дня пребывания в Манхэттене Лайза ни на шаг не приблизилась к своей цели.

Планы пошли наперекосяк с самого начала: дом, где бабушка велела остановиться, сгорел дотла во время большого пожара, который британцы назвали подлым заговором мятежников.

В связи с тем, что в городе было полно солдат, большая часть домов и гостиниц оказались занятыми, и она нашла пристанище в «Голубке» – скромной таверне на 66-й улице, вдали от британской штаб-квартиры.

В течение трех дней подряд она каждое утро ходила в дом № 1 на Бродвее в поисках информации о местонахождении лейтенанта Холлоуэя, оставляя письменные послания для него на случай, если окажется там. Офицеры, с которыми ей приходилось иметь дело, были раздражены и нетерпеливы, поэтому у нее не было надежды, что они хоть что-то сделают для выполнения ее просьбы.

Лайза находилась в подавленном состоянии со времени своего прибытия, и не столько из-за того, что начала терять надежду на успешный результат, сколько угнетала окружающая обстановка: выйдя в первый день в яблоневый сад, находящийся за таверной, она с любопытством осмотрелась и обнаружила, что британцы приспособили его под военный склад. Солдат в красной форме небрежно подошел к ней, показав на стоящее рядом дерево.

– Прошла только неделя, как мы повесили на вот этом дереве шпиона мятежников, – сообщил он почти дружелюбным тоном. – А тело сняли и похоронили три или четыре дня тому назад. Парня звали Хейл.

– Шпиона мятежников? – Лайза вздрогнула. – Американца?

– Естественно, – ответил солдат весело. Лайза вернулась в свою крошечную комнатку в «Голубке» и больше не выходила в сад.

На третий день после ужина она приняла решение: завтра снова пойдет в штаб-квартиру после завтрака и станет изводить офицеров, как сделала бы это бабушка Микэ, и будет надоедать до тех пор, пока им не захочется избавиться от нее, а это значит выполнить ее просьбу. Если это не удастся, на следующий день они отправятся назад, в Грейс-Холл.

Вечером она и служанка сидели вместе и шили, когда в дверь постучался владелец таверны.

– К вам капитан Холлоуэй, мадам, – обратился он к Лайзе, когда Тилли открыла дверь.

Лайза, отложив шитье, пригладила юбку и поправила шляпку дрожащими руками.

– Пойти с вами, мисс Лайза?

– Не надо, Тилли. – Ее сердце отчаянно стучало, пока она спускалась вниз за хозяином. Оказывается, ему присвоили чин капитана, так что половина взятки уже ему не нужна… но, может быть, согласится на большее количество денег… или на чин майора. Ей ничего не остается делать, как предложить другой вариант.