– Журналистка одна, Варвара Белкина, если знаешь такую.

– Она, что ли, Белкина? – эфиоп уставился на Тамару, с которой Дорогин забыл его познакомить.

– Нет, не она. Я договориться с тобой хотел, заплатят тебе что-то, опять же, реклама… После того как передачу по телевидению покажут, тебе деньги посыплются в цилиндр, только успевай выгребать…

– Думаю…

Галичане приехали быстро.

– Ну, Петро, мы сейчас этого урода уроем, если только не убежал!

– Убежал – догоним!

Прыгая через две ступеньки, галичане сбежали в подземный переход. Следом за ними торопились трое надсмотрщиков, которые готовы были растерзать Абебу за те унижения, которые им пришлось из-за него пережить.

– Это тот самый мужик, – прошептал галичанину на ухо надсмотрщик, – который нас положил!

– Тем лучше для вас и тем хуже для него, – процедил сквозь зубы галичанин.

Первым угрозу заметил “афганец” Морозов. Но было уже поздно. Надсмотрщик стоял у него за спиной и тянулся рукой, чтобы схватить за плечо юродствующего Абебу. Все, что смог сделать в этой ситуации Морозов, он сделал: крутанул ободья колес назад, свалив надсмотрщика на землю. Абеба было рванулся к стеклянным дверям, но ничего из этой затеи не получилось, сам виноват: собрал толпу, об нее же и ударился.

Галичане уже сбили Абебу с ног и, подхватив под мышки, хотели пробиться к лестнице.

– Снимай, снимай! – шипела Варвара. Николай, как мог, тянулся вверх. Головы любопытных мешали обзору.

– Ах вы, уроды! – крикнул Дорогин, но ударить галичанина не успел, сзади на него набросились двое надсмотрщиков. В давке опрокинули инвалидную коляску вместе с Морозовым.

И, чтобы дезориентировать толпу, один из надсмотрщиков кричал:

– Так их! Так их! Будут знать, как инвалида обижать, как у него деньги отбирать!

Абеба понимал, что пощады ждать не приходится, единственный шанс – попытаться вырваться и тут же юркнуть в метро. Пытаясь выдраться из рук галичан, он не разжимал кулак, в котором хранил жетон.

– А ну, пусти его, подонок! – Дорогин изловчился и, хотя его держали за руки, ударил-таки ногой старшего галичанина в пах.

– По шее его, по шее! – завопил надсмотрщик, занося руку.

Тамара, не помня себя от злости, толкнула бандита в плечо.

– Пустите его!

Но тот лишь отмахнулся, походя ударив женщину по лицу. Вот этого ему не следовало делать. В момент озверевший Дорогин вырвался из рук державших его, сбил с ног одного противника и уже дрался со вторым. Эфиоп извивался, норовя укусить галичанина за шею.

Оператор, уже забыв об осторожности, выбрался из укрытия и, завладев стулом одной из цветочниц, у которой дерущиеся рассыпали и потоптали весь товар, снимал сверху.

Самой здравомыслящий из всех оказалась Белкина. Она, пробыв в подземном коридоре около часа, уже понимала: омоновцы ни Дорогину, ни эфиопу не помогут, следовало притащить сюда милицию с вокзала, которая не в курсе дел, творящихся в переходе.

– Слышь, придется нам вмешиваться, – сказал один омоновец второму, – потому что потом нас в бездействии обвинят.

– Кого спасать будем?

– Ты же сам видел, – усмехнулся омоновец, – они инвалида обидели, хотели деньги забрать! Вот мы сейчас нигера и завалим!

– Осторожнее, – предупредил второй омоновец, – симпатии толпы не на нашей стороне.

– Мне чхать на толпу, милицию нигде не любят! И тут омоновец увидел телеоператора, который балансировал на стуле, захваченном у торговки цветами. Он изо всех сил тянулся вверх, чтобы запечатлеть то, что происходило в гуще толпы.

– Вот урод! Останови его!

Оператор хоть и смотрел в окуляр, но был он парень стреляный – сразу почувствовал приближение милиции. И тут же объектив нацелился на омоновца. Классический кадр – страшное, искаженное оптикой, приближенное к зрителю лицо милиционера, похожее на звериную морду. И затем всепоглощающая рука – словно тень луны, находящая на солнце в день полного солнечного затмения. Микрофон работал и записал не вполне корректную фразу омоновца. Оператор качнулся, но камеру из рук не выпустил. Он оказался на земле, на коленях, прижимая камеру к груди. И тут же, ловко юркнув среди людских ног, оказался по другую сторону толпы. И снова омоновец увидел ненавистный огонек камеры, извещавший о том, что запись идет. Оператор, пьяновато улыбаясь, снимал, подняв камеру на вытянутых руках, отщелкнув экранчик и развернув его к себе.

А драка тем временем набирала обороты. Один омоновец сумел-таки пробиться сквозь толпу и выхватил баллончик со слезоточивым газом. Он понимал: первые секунды решат все, если ему удастся обезвредить человека три, то тогда победа на его стороне. К тому же галичане и надсмотрщики являлись союзниками.

Второй милиционер уже не рисковал приближаться к оператору. Омоновец был плечистый, крупный, и ему было не так легко пробираться сквозь людей. Оператор же прыгал, как кузнечик.

Омоновец принялся по рации вызывать подкрепление.

Абеба вырывался, как мог, и стражу порядка никак не удавалось направить баллончик ему в лицо. Несколько раз он все-таки нажал на головку, но досталось галичанам.

Дорогин не рисковал нападать на милиционера, все-таки это статья, он лишь отпихивал его плечом.

Оставив баллончик, милиционер взялся за дубинку. Он махал ей, как рыцарь машет мечом, уже не обращая внимания, куда пришелся удар. Вот этого ему и не надо было делать. Толпа озверела. Его напарник понял, что дела плохи, и поэтому отошел к киоскам. Стараясь не попадаться людям на глаза, прикрывая рацию, он вызывал подкрепление, в душе чертыхаясь и проклиная сегодняшний день, Дорогина, “афганца” и телевидение.

Омоновцу удалось схватить Абебу за плечо и рвануть на себя. Но милиционер не рассчитал: в его руках остался лишь странный плащ без рукавов. Сам же эфиоп рванулся к стеклянной двери метро, памятуя о спасительном жетоне, с которым он не расставался вот уже полдня. Но и транспортная милиция не дремала, двери оказались перекрыты. Дежурные опасались, что свалка и давка могут перекинуться на станцию.

Омоновец подкрепление вызвал, но первой все-таки успела Белкина. Топоча, в подземный переход вбежали пять милиционеров, которых журналистка подняла на ноги на вокзале. Долго не разбирались, главное было остановить драку, а там уже смотреть, кто прав, а кто виноват.

Замелькали дубинки. Варвара с ужасом смотрела, что происходит.

– Лишь бы камеру не разбили! – причитала она, то и дело выхватывая взглядом среди толпы огонек камеры. Оператор продолжал вести съемку.

Народ, разбегался, но до центра свалки милиционерам еще оставалось метров пять.

Один из галичан, сбитый с ног, поднялся на колени и вытащил из кармана нож с выкидным лезвием. Нажимать на кнопку он не спешил, выжидал удобный момент. Не поднимаясь с колен, он, расталкивая людей, подбирался поближе к Муму. Пару раз его бросало на землю, но он был очень силен, вновь поднимался. Он уже наметил цель, двигался к ней, и его уже не интересовало, рядом милиция или нет.

«До этой падлы я доберусь и зарежу! А потом все спишут на толпу. Главное, что ножа никто не видел. Ударить снизу, в толчее, и сразу же назад. Упадет, затопчут, а там будет видно.»

Дорогин почувствовал неладное. Он резко развернулся и встретился взглядом с галичанином. Щелкнула кнопка, сверкнуло лезвие. Это были всего лишь доли секунды, рука галичанина уже была занесена для удара. Дорогин ударил первым – ботинком в" лицо. Нож просвистел мимо, лишь порезав рукав куртки случайного прохожего. Дорогин и галичанин сцепились. Они катались по бетонному полу, люди цеплялись за них, падали. Кто-то наступил Дорогину на спину, потом Сергей почувствовал, что его придавливает к земле – на нем лежало трое человек.

Невероятным усилием он выскользнул из-под тел, и галичанина тут же придавило к земле – так, что он не мог пошевелиться. Лицо его было в крови, два зуба раскрошились.

– Назад! – кричали милиционеры. – Разойдись! Они растаскивали, разбрасывали людей. Наконец площадка очистилась. На ней оставались лежать галичанин и трое надсмотрщиков. Дорогин стоял, потирая ушибленный кулак. Инвалидная коляска была перевернута, колеса медленно и меланхолично вращались. А под ней, как рыбак прячется под лодкой, прятался от толпы ветеран афганской войны. Шапку-ушанку истоптали, но, как ни странно, деньги в ней остались целы, кокарда сияла первозданной желтизной.