— Черт тебя возьми, Джордж! — Роберт поморщился.

— Кому они собираются ее показывать? Желтая пресса никогда о тебе не слыхала. Ежедневники не станут даже близко подступаться, поскольку нет такого редактора, у которого нет знакомого редактора, которого не уволили недавно, и который с тех пор безуспешно ищет работу. Чтобы скандальное дело заинтересовало телевизионщиков или ежемесячные журналы, нужно, чтобы о нем сперва написали в газетах. По тайникам планеты разбросаны тысячи записей с грязными тайнами всех президентов начиная с Айзенхауэра. Ты видел когда-нибудь такую запись — чтобы там был Кеннеди, или Клинтон? Что-нибудь из этого дошло до публики? Что говорить — Клинтона в суд волокли — типа — но все, что показали избирателю — обычные, невинные фото публичных сборищ. Душевно обнять своего Президента — не преступление. Кстати, переспать с Президентом — тоже не преступление, и я затрудняюсь сказать, в чем там было дело, и ты тоже затрудняешься. Поэтому просто — не обращай внимания.

Роберт задумался.

— Ты уверен? — спросил он наконец.

— Да, — подтвердил Лерой. — У нас, знаешь ли, не Франция. Во Франции ты бы не смог избраться ни на какую должность, пока журналисты не накопают о тебе разных глупостей — это служит, в глазах французов, доказательством твоей мужской состоятельности. А у нас единственные, кто интересуется порнозаписями, сделанными любительским способом — Темненькие, и им наплевать на эти записи, если тебя не избрали, а если тебя изберут — ты автоматически становишься как бы их начальником, а они заботятся о своей репутации. А смотрят они такие записи потому, что чем-то же надо себя занять, когда такую зарплату получаешь, с неограниченным расходным бюджетом.

— Не понял.

— Им платят, помимо всего прочего, для того, чтобы они охраняли Президента. Когда такая информация просачивается в народ, это пятно на их репутации.

Роберт снова задумался.

— Не говоря уже о том, — добавил Лерой, — что никто не знает, какие записи на кого имеются, и у кого — на пленках и дисках. Все спрятано до поры до времени. Если кто-то пустит такую порнозапись в эфир, это создаст опасный прецедент. Те, кто захочет купить запись с тобой в главной роли не знают, какие записи имеются у тебя — с ними в главной роли. Я бы на твоем месте не волновался.

— Я не уверен, что понимаю, на кого работают те, кто мне звонил.

— Пока ни на кого, — объяснил Лерой. — Завтра, возможно, они на кого-нибудь выйдут. В Конституции сказано, что парень, желающий стать президентом, должен быть тридцатипятилетнего возраста или старше. Люди этой возрастной группы почти поголовно имеют сексуальное прошлое, и нет никакой возможности выяснить, какая часть этого прошлого записана цифровиком и в каком тайнике лежит.

— У меня таких записей нет. И они об этом могут знать.

— Они также знают, что если такие записи тебе понадобятся, ты их легко приобретешь.

— Каким образом?

— Что значит — каким образом? Помести объявление в газету. «Требуется: Лучшие Сексуальные Хиты Джона Доу. Хорошее качество обязательно. Вознаграждение щедрое». Завтра же получишь штук десять, можно будет выбрать лучшую.

Еще подумав, Роберт сказал:

— Похоже, ты прав. Да. Думаю, что ты прав.

— Рад, что ты пришел к такому заключению, — откликнулся Лерой. — Слушай, ты ведь губернатор Вермонта, в конце концов. В Вермонте людям целый день нечем заняться. Они на все пойдут, чтобы только не скучать. Наверняка есть и другие записи, с тобой в главной роли. Если за каждую из них тебе пришлось бы платить из штатной казны, Вермонт бы обанкротился за неделю. Если нужно было бы «убрать», как ты сказал, всех владельцев таких записей до начала избирательной кампании, тебе бы пришлось применить атомную бомбу.

— Ладно. Вот что мне в тебе нравится — ты порой очень здраво рассуждаешь. Где ты был всю прошлую неделю? Я пытался на тебя выйти. Мне пришлось нанять целую команду горлохватов для поездки в Голливуд, а так бы я взял тебя одного.

— Я ездил во Францию.

— Не шутишь? Во Францию? За тобой там разве больше не охотятся?

— Вряд ли. Они слишком высокого обо мне мнения. Они не ждут, что я совершу вдруг ни с того ни с сего отчаянную глупость — ну, например, что я приеду к ним в страну и начну соваться в полицейские участки и тюрьмы. Поэтому, именно так поступая, я чувствовал себя в безопасности.

— Участки? По делу ездил, значит. Что ты задумал?

— Мне нужно было услышать голос одного парня. Живой голос, а не по телефону. Парня я знаю, но не мог припомнить тембр.

— О! Ты все еще этим занимаешься? Имитируешь голоса?

— Да, и все лучше получается. Вот, послушай. — Лерой сдвинул брови. — Эй, Франк, — сказал он голосом Роберта. — Сходи пока что к Брейди и выпей там чего-нибудь. Ты мне сегодня вечером не нужен… Вы уверены, сэр? — спросил он голосом Франка, телохранителя Роберта. — Да, уверен. Но на всякий случай сиди все время у Брейди, чтобы я мог тебя найти, если нужно…. Да, сэр, я, значит, просто буду у Брейди, сейчас как раз хоккейный матч начинается.

— Блеск, — сказал Роберт, смеясь. — Потрясающе. Действительно, не отличишь. Может, позвонишь Франку — посмотрим, купится ли он?

— Уже звонил. Именно поэтому он сидит сейчас у Брейди и смотрит матч.

Роджер Вудз пил виски в ирландском пабе и одновременно разговаривал по телефону с коллегой, неким Барри Уайнстайном, с которым было легко говорить, поскольку Барри мало волновало, слушают его монолог или нет.

— Во всех заголовках, — говорил Барри, — везде пропечатали. Целая толпа подростков в Восточном Нью-Йорке забирается на крышу здания, а там два копа, патрулируют. Один из детишек выбивает дверь ногой, и дверь попадает копу по носу. Второй коп стреляет, и убивает подростка наповал. Уверен, что ты слышал.

— Да, я слышал, — сказал Роджер.

— …Это такой примитив, это все время бывает, Родж, старик. Они не соображают ни черта, тупые репортеры. Обычное дело, но они думают, что это сенсация. Везде печатают, по телевизору обсуждают. Напишут теперь тома — ни о чем. А негритянские газеты, конечно, объявят это все расизмом, и администрация начнет так называемое расследование, и никто не задаст самый естественный в данном случае вопрос — ты знаешь, что это за вопрос, Родж?

— Были ли подростки вооружены? — предположил Роджер.

— Это так просто, даже удивительно. Вопрос такой — сколько еще они будут назначать белых копов в черные районы? Это естественный вопрос, очевидный. В смысле, чего тут понимать, это самая дурная практика со времен введения, ну, скажем, массового образования. Что они хотят этим достигнуть, расовой гармонии, что ли? Иди ты! В конце концов даже мексиканские копы были бы лучше. По крайней мере это доказывало бы, что у властей есть чувство юмора. А, да, еще и Золотой Глобус — ты видел награждения? В «Поуст» были фотографии. Забудь про «Таймз» и «Крониклер». Парни из «Поуста» превзошли самих себя. Ты видел?

— Да, — сказал Роджер.

— Я к тому, Родж, старик, что тебе следует открывать газеты иногда. В конце концов ты ведь сам репортер. В общем, дураки помещают супер-сексуальную, с пухлыми щеками голливудскую куклу за один стол с жирной свиньей Хербертом Молцем, близко друг к другу, и снимают, и печатают в газете. Это что, такая специальная тайная антисемитская операция? Совсем обалдели, старик. У меня был ланч с одним из друзей давеча, так у него, знаешь, все комплексы человека, у которого еврейский папа и нееврейская мама. Знаешь. Он похож на еврея, ходит, как еврей, говорит, как еврей, и все думают что он совершенный [непеч. ] еврей, но евреи думают, что он [непеч. ] тупой гой, делающийся под еврея. Он считает, что вся мировая структура сегодня — результат одного большого еврейского заговора, и он заговор поддерживает. Поверишь? Он говорит…

Роджер не слушал. У Барри Уайнстайна был успокаивающий, бархатный голос, который было приятно слышать, а сами слова большого значения не имели.