– Ты с самого начала не собирался никого звать, ведь так? – спросил Прайс, давая выход гневу.
– Ну, Уэйтерсу приятно думать, что коммандос наготове, и если здесь действительно станет жарко, всегда можно будет их вызвать. Ночью, после того как мы вернемся в замок.
– Просто замечательно! – взорвался Камерон. – После того, как увели лошадь, черт побери, запирайте конюшню, твою мать! Что ты задумал? Самоубийство? Рейд двух камикадзе?
– Успокойтесь, молодой человек, все не так уж плохо.
– Эй, вы, мошенники, вы снова сбили меня с толку, – спросил озадаченный Лютер. – Отряд опытных диверсантов готов выполнить любой ваш приказ, а вы не собираетесь прибегать к их помощи? Бога ради, почему?
– Вот этот человек боится, что в таком случае мы упустим главный приз.
– Какой еще главный приз?
– Ту информацию, которая нам жизненно необходима, и, возможно, он прав. Один неверный шаг – и Матарейзен отдает приказ действовать, после чего уничтожает все свои архивы. А мы до сих пор не знаем, что произойдет дальше, где, и кто за этим будет стоять.
– Я сам не смог бы выразиться лучше, – признал Скофилд. – Кстати, о трюизмах, – нам с Камом не помешало бы немного вздремнуть. Ночь предстоит бессонная, а ему и так выдалась пара бурных денечков.
– Согласен, – сказал Прайс. – Но где?
– У северной оконечности взлетно-посадочной полосы есть какая-то хибара, где отдыхают экипажи. Этот недоделанный диспетчер сказал, что мы можем ей воспользоваться.
– Я вымотан не меньше Кама, но я не собираюсь бросать самолет.
– Ты его уже бросил, когда дрых в диспетчерской, – возразил Прайс.
– Нет, не бросил. Я привязал к маскировочной сети десяток тяжелых гаечных ключей. Если бы кто-нибудь попытался ее снять, поднялся бы такой грохот, что проснулось бы семейство кротов на глубине восьми футов под землей. И я бы пулей выскочил на улицу, кстати, сам готовый стрелять.
– У этого юноши есть способности, – заметил Брэндон, направляясь к домику в конце взлетно-посадочной полосы.
– Проклятие, где ты пропадал? – проорал в трубку Джемисон Фаулер.
– Мне пришлось уехать из города, – осторожно ответил Стюарт Николс, юрист брокерской фирмы «Суонсон и Шварц».
– Знаешь, на такое объяснение я не куплюсь. Вдруг ни с того ни с сего я не могу дозвониться ни до Уайтхэда, ни до тебя, и автоответчик Вальберга твердит, что и он уехал из города! Что это такое за место «из города»? Какой-нибудь эксклюзивный центр отдыха?
– Успокойся, Джемисон. У каждого из нас есть своя личная жизнь.
– Да ты даже говоришь не своим голосом. Происходит что-то дрянное, и я хочу знать, что это такое, твою мать! И не пори мне эту чушь про то, что нецензурная брань является следствием недостаточного словарного запаса.
– В твоем случае от этого все равно не будет никакого толку, так что я промолчу.
– Ну да, это говорил не ты, а другой. Черт побери, где этот Вальберг? В Вашингтоне, мать его?
– Вальберг живет в Филадельфии, и тебе это прекрасно известно. Зачем ты приплел Вашингтон?
– Скажем так, – начал Фаулер, обливаясь по́том в прохладе гостиничного номера. – До меня дошли кое-какие слухи, вот почему я – мы должны найти этого еврея!.. Ты знаешь, у меня в Вашингтоне много друзей, весьма влиятельных, которые регулярно получают от меня щедрые подношения, и один из них сказал… сказал… сказал, что…
– Что он тебе сказал? – прервал Николс.
– Что нашего Бена видели в здании ФКТ.
– Федерального комитета по торговле? Ничего не понимаю.
– Предположим, наш еврейчик перетрусил и решил прикрыть себе задницу. Ты знаешь, как хитры иудеи. Причем он мог бы сделать это, не бросая тень подозрения на себя: что-нибудь вроде «до меня дошли слухи, будто…».
– Ты имеешь в виду наше… предприятие?
– Нет, «Диснейуорлд», козел!
– Не вижу, как он мог это осуществить. Следователи ФКТ обязательно начали бы копать, и для того, чтобы их убедить, Вальбергу пришлось бы дать показания против самого себя.
– Ты говоришь как профессиональный юрист. А эти жиды хитры как черти.
– Перестань оскорблять евреев. Моя дочь вышла замуж за замечательного адвоката, который тоже еврей…
– Да, знаю. Он называет себя Стоуном, но настоящая его фамилия – Штейн.
– Я одобрил этот брак из профессиональных соображений. Они живут в Бостоне.
– Ну, так кто оскорбляет евреев?.. Ладно, вернемся к Вальбергу. Какие у тебя есть мысли?
– Я же только что тебе сказал: в первую очередь необходимо проверить, насколько надежен твой источник. В любом случае, возможно, нам придется столкнуться с гораздо более серьезной проблемой, и речь идет о расколе в Амстердаме.
– Это еще что за хрень, твою мать? Выражайся прямо, без околичностей.
– Что?
– Говори то, что тебе известно, а не то, что ты думаешь.
– Боюсь, мой источник не вызывает сомнений. В Амстердаме произошел настоящий разрыв; Кайзерсграхт и Гуидероне разошлись. Разумеется, в конечном счете верх одержит сын Пастушонка, но я со страхом думаю, что Альберт мог поставить все на ван дер Меера.
– Проклятие, о чем ты говоришь?
– Согласно моему источнику, Уайтхэд, по-видимому, решил пойти следом за деньгами из Амстердама.
– Кто тебе это сказал?
– Я могу только повторить твои же слова: ходят слухи.
– Этого еще недостаточно.
– Это все, Джемисон, что ты от меня услышишь.
– Помилуй бог, все разваливается на части! Это же какое-то безумие! Ты сошел с ума, и я тоже сошел с ума. Черт побери, что происходит?
– Мне бы самому очень хотелось это знать, – сказал Стюарт Николс и положил трубку.
Было уже четверть шестого вечера, и контора «Суонсон и Шварц» была закрыта. Однако Альберт Уайтхэд, внешне любезно, но на самом деле настороженно попрощавшись со Стюартом Николсом, оставался у себя в кабинете. Раздался стук в дверь.
– Войдите, – откликнулся исполнительный директор.
– Хорошо, сэр. – В кабинет вошла привлекательная секретарша. – Я сделала все как вы сказали, мистер Уайтхэд. Я закрылась в женском туалете и дождалась ухода мистера Николса.
– Благодарю вас, Джоанна. Прошу вас, присаживайтесь. – Секретарша села, и Уайтхэд продолжал: – Как я уже вкратце упоминал, эта встреча является строго конфиденциальной – в профессиональном смысле слова. Возможно, в действительности речь идет о самых безобидных пустяках, и я молю всевышнего, чтобы так это и оказалось. Однако на свет всплыла кое-какая информация, которая может – подчеркиваю слово «может» – иметь отношение к вашему боссу. Я ясно выражаюсь?
– Конечно, сэр.
– Хорошо. Как давно вы работаете у мистера Николса?
– Уже почти два года, сэр.
– Мне известно, что он постоянно составляет различные документы, заметки, но вы не можете вспомнить, не было ли в последнее время каких-либо пространных заявлений, отданных под печатью на хранение в суд?
– Так, с ходу не могу вспомнить… Впрочем, подождите минутку. Месяцев шесть-семь назад был у нас один случай, «опекун ad litem»[111]: несовершеннолетний искал защиту в суде, стремясь сохранить в тайне размер наследства. Поскольку все налоги были уплачены вперед, суд согласился принять завещание на хранение под печатью.
– И больше ничего не было?
– Насколько мне известно, нет, сэр.
«Насколько мне известно». Эта фраза вызывала у Уайтхэда отвращение. Слишком часто она использовалась как прикрытие, поскольку между секретарем и начальником нередко устанавливаются особо доверительные отношения. Сколько секретарш переходит вслед за своим шефом на новое место? Столько, что и не сосчитать!
– Джоанна, дорогая, конечно же, я вам верю, но наши акционеры настояли на том, чтобы я провел тщательное расследование. У вас хранятся черновики документов, надиктованных мистером Николсом или, может быть, составленных им самим?
