Дни, предшествовавшие смерти Марии, были самыми ужасными в моей жизни. Невозможно подробно рассказать обо всем, что я перечувствовал, передумал и переделал, и если некоторые события вспоминаются в мельчайших деталях, то целые часы и даже дни предстают передо мной нелепыми и мутными снами. Кажется, я несколько дней пьянствовал, валялся на кровати или на скамейке в Пуэрто-Нуэво. Помню, что, выйдя на вокзале Конститусьон, я зашел в бар и попросил одну за другой несколько порций виски, затем встал, взял такси и поехал в бар на улице Двадцать Пятого Мая или Леандро Алема. Опять музыка, шум, крики, омерзительный гогот, от которого меня передергивало, разбитые бутылки и слепящие огни. Потом тяжесть, мучительная головная боль, полицейский участок, надзиратель, открывающий дверь, офицер, который что-то мне объясняет, — и вновь я вижу себя, бредущего по улице то и дело почесываясь. Возможно, я опять зашел в бар. Несколько часов (или дней) спустя кто-то отвез меня в мастерскую. Мне снился кошмарный сон: я разгуливал по крыше собора. Помню еще, как проснулся в своей комнате ночью, умирая от страха, что комната стала необъятно большой и, сколько бы я ни бежал, мне никогда не добраться до ее конца. Не знаю, много ли прошло времени, пока первые лучи солнца не проникли в окно. Я бросился в ванную и, не раздеваясь, плюхнулся в воду. Холодная вода немного привела меня в чувство, и в памяти стали возникать разрозненные картины, не связанные между собой, как первые предметы, которые появляются на воде после потопа: Мария, сидящая на склоне, Мими, размахивающая мундштуком, станция Альенде, магазин у вокзала под названием «Доверие» или «Имение», Мария, спрашивающая о набросках, мой крик: «Какие наброски?», уничтожающий взгляд Хантера, я, прислушивающийся к разговору родственников, матрос, швыряющий бутылку, непроницаемые глаза Марии, приближающейся ко мне, поцелуи грязной женщины и то, как я страшно ударил ее кулаком, блохи по всему телу, Хантер, разглагольствующий о детективах, шофер из имения. Вспоминались и обрывки снов: опять собор темной ночью, бесконечная комната…

По мере того как вода оказывала свое действие, одни куски, поднимаясь на поверхность сознания, соединялись с другими, и стала вырисовываться полная картина, скорбная, как разоренный наводнением город.

Я вылез из ванны, снял с себя все, надел сухую одежду и принялся сочинять письмо Марии. Вначале я написал, что хотел бы объяснить причину моего бегства из имения (я зачеркнул «бегство» и написал «отъезд»). Затем добавил, что высоко ценю тот интерес, который она проявляет ко мне (зачеркнул «ко мне» и написал «к моей особе»). Что я восхищаюсь ее добротой и чистыми намерениями, хотя, по ее же признанию, ею иногда овладевают «низкие страсти». Что я тоже не из тех, кто любуется парками под луной и лодкой, бегущей по волнам, но, как она могла представить (я зачеркнул «представить» и написал «догадаться»), этого недостаточно, чтобы сохранить нашу любовь; непонятно, как женщина ее склада говорит о своей любви мужу, мне и в то же время спит с Хантером. Тем более, уточнил я, что она спит и со мной и с мужем. Письмо заканчивалось словами: подобные факты дают богатый материал для анализа и так далее и так далее.

Перечитав письмо, я решил, что теперь оно достаточно оскорбительное, чтобы причинить ей боль. Я запечатал конверт, отправился на Центральный почтамт и послал его заказным.