Я вернулся к себе, чувствуя безнадежное одиночество.

Обычно ощущение заброшенности в этом мире соединялось у меня с гордым убеждением в собственном превосходстве: я презираю людей и считаю их нечистоплотными, уродливыми, тупыми, жадными, грубыми, пошлыми, так что одиночество меня не страшит, наоборот, я испытываю даже какое-то олимпийское спокойствие.

Но тогда, как, впрочем, и в другие похожие минуты, одиночество было порождено моими собственными пороками. В такие моменты мир не кажется мне лучше, но я понимаю, что я — тоже его часть, и меня захватывает страсть уничтожения. Я позволяю себе думать о самоубийстве или напиваюсь и иду к проституткам. Потом, доказав себе, что я так же низок, как и грязные ублюдки вокруг, чувствую некоторое облегчение.

Той ночью я напился в какой-то дыре. Я редко напивался до такого свинского состояния: женщина, которая была со мной, и моряки, сидевшие в кафе, вдруг стали мне так противны, что я выскочил на улицу. Пройдя по Виамонте, я спустился к молу, сел и заплакал. Мутная вода внизу дразнила меня: к чему так страдать? Самоубийство соблазняет легкостью — в один миг вся бессмысленная вселенная рушится, как гигантский призрак, и кажущаяся прочность небоскребов, бронемашин, танков и тюрем оказывается лишь фантасмагорией, не более реальной, чем небоскребы, бронемашины, танки и тюрьмы в кошмарном сне.

Да и сама жизнь, если так рассуждать, — лишь затянувшийся кошмар, освободить от которого может только смерть: она будет своего рода пробуждением. Но что за ним последует? Боязнь устремиться в абсолютное и вечное «никуда» всегда удерживала меня от намерения покончить с собой. Человек все же так привязан к жизни и в конце концов готов мириться с ее несовершенством и муками, что не решается уничтожить это наваждение по своей воле. И случается, что, дойдя уже до крайнего отчаяния, как обычно бывает перед самоубийством, исчерпав весь перечень людских бед и поняв, насколько они неискоренимы, мы вдруг обнаруживаем, что какая-то притягательная частица бытия, сколь бы ничтожна она ни была, внезапно приобретает огромную ценность, становится решающей, и тогда мы цепляемся за нее, точно утопающий за соломинку.

Когда я решил вернуться домой, уже рассветало. Не знаю, как это произошло, но, несмотря на прекрасно запомнившееся решение идти к себе, я вдруг оказался перед домом Альенде. У меня в голове никогда не задерживаются промежуточные события. Вот я сижу на молу, смотрю на желтую воду и думаю: «А теперь мне пора в постель», и сразу же — стою перед домом Альенде, подняв глаза кверху. Зачем? Смешно и думать, что Мария покажется в этот час. Долго простояв в оцепенении, я решил наконец спуститься к проспекту, зайти в первое попавшееся кафе и позвонить, не задумываясь над тем, как объяснить столь ранний звонок. Когда минут через пять мне ответили, я замер, так ничего и не сказав, и испуганно повесил трубку. Выйдя из кафе, я побрел куда глаза глядят. Неожиданно меня опять занесло в кафе. Я попросил спиртного, чтобы не отличаться от иных посетителей, и, пока пил, понял, что нужно возвращаться домой.

Прошло еще довольно много времени, прежде чем я очутился дома. Не раздеваясь, я бросился на кровать и провалился в сон.