Все это было сказано настолько серьезно, что оба хохотали до истерики, не отвечая на вопросы, чего это их, только что познакомившихся, так рассмешило.

Всего у "шпионов" родилось трое пресимпатичнейших детей. А с течением времени и жена Николая стала несколько похожа на него.

Недаром говорят - "муж и жена - одна Сатана".

В 1953 году мы переехали из барака в двухэтажный восьмиквартирный дом, где в каждой двухкомнатной квартире жили по две семьи, как правило, из четырех-пяти человек. Родственники из деревни остались жить в бараке. Нам дали комнату с фонарем. Фонаря, конечно, никакого, не было. Просто в комнате было три окна. Комнатенка маленькая, но эти три окна ночью светились, как фонарь. Дом строили военнопленные немцы по какому-то не нашему проекту, предназначенному для хорошей и светлой жизни.

Обстановка в комнате такая же, как и у всех: две кровати, шкаф, комод, стол, два стула и две табуретки, этажерка с книгами. До реализации линии партии на удовлетворение все возрастающих потребностей советских людей было еще далеко.

Прелести коммунальной квартиры знают те, кто в них жил. Наше вселение соседями было встречено неодобрительно. Семьи питались поочередно на общей кухне. Когда приходила наша очередь приема пищи, перед нами на горшок усаживался соседский младший сын. Так продолжалось до тех пор, пока мой отец, обладавший удивительным терпением и звериным нравом, если его вывести из себя, не распил с соседом бутылку водки и не призвал его быть мужчиной в своем доме.

Сосед, типичный подкаблучник, по пьяному делу устроил разборку в своей семье и прекратил приправлять нашу еду мальчиком на горшке. На трезвую голову жена устроила ему небольшое ледовое побоище, и недели две любимые супруги ходили украшенные фонарями. Однако это укрепило соседа в своем мужском достоинстве, да и в отношениях с моим отцом.

Несмотря на достижение мира на мужской половине (а это шесть человек с нами, с детьми), женщины продолжали вести холодную войну до нашего отъезда из коммуналки в 1964 году. Перед отъездом соседка не удержалась и сказала, что по мне и моему брату тюрьма плачет.

Лучше бы она этого не говорила. Вместо меня и моего брата оба ее сына были осуждены и провели по несколько лет в местах не столь отдаленных. Плохие пожелания всегда возвращаются к тому, кто их говорит. Нарушила она заповедь Иисуса Христа - люби врагов своих.

В 1953 году мы уже были подвижными детьми, повторявшими все, что говорят взрослые. Результатом повторения сердитого голоса из черной тарелки бумажного репродуктора, который сопровождал нас всю последующую жизнь, было предынфарктное состояние наших родителей, когда мы кричали на улице: "Берия шпион". Этого я сам не помню. Об этом мне рассказала мать. Сказала, что я говорил об этом в присутствии соседей на общей кухне. Соседи сразу бросили обедать, убрали со стола и молча удалились. Из-за меня они детей своих впрок отлупили, чтобы не болтали того, что на улице услышат. У отца тоже пропал аппетит. А уж как они сами услышали сообщение Совинформбюро, то немного успокоились, хотя все равно страшновато было. Про бригадмила (что-то вроде участкового уполномоченного) ничего плохого сказать было нельзя, хотя он пользовался своим служебным положением и хамил в очереди за дефицитом, а уж про Берию и думать было страшно.

Мои отец и мать не были судимы и не сидели в лагерях, но чувство самосохранения у них было на высоте.

- Не высовывайся - это мне долбили денно и нощно. - Высунешься - голову сразу открутят. Все люди завидуют друг другу. Если у тебя есть, а у соседа нет, то сосед обязательно сделает так, чтобы и у тебя этого не было или твое перешло к нему.

Попытки маленького человека возразить, сказать, что все люди хорошие, натыкались на суждение типа, что, если не знаешь реального положения вещей, то и не пытайся судить о других людях, а думай о том, как самому целым остаться.

Жизнь показала, что они во многом были правы.

Сеть культурных заведений в послевоенные годы не была сильно развита. В городской части поселка был Дом культуры, где проводились церемонии торжественных вечеров и танцы. В полугородской части поселка был деревянный кинотеатр "Заря", где перед киносеансами играл духовой оркестр и устраивались танцы для кинозрителей, ожидающих начала сеанса. В сельской части поселка был "каменный"

(все здания делились на деревянные, каменные и полукаменные) Дом культуры "Энергетик", тоже являвшийся одним их центров культуры.

Основными центрами культуры, где собирались представители рабочего класса и трудовой интеллигенции, это, конечно, учреждения питания, где можно было хорошо поесть с бесплатным хлебом на столах и практически обязательной ядреной горчицей, посидеть с компанией, выпить кружку пива, рюмку-другую водки или стакан вина (а не брать бутылку и давить ее до конца).

У кого была возможность, строили сарайчики, где в городских условиях пытались содержать живность в виде коз и свиней. Владельцы сараев с дверями, выходящими в сторону противоположную от жилых домов (чтобы не мозолить глаза женам и другим жильцам, изнывающим от недостатка общения или спиртного), негласно были самыми уважаемыми людьми, как бы владельцами закрытых клубов поселковых джентльменов.

После работы члены клуба, взяв бутылку и закуску, шли в сараюшку, где в течение часа-двух предавались воспоминаниями о прошедшей войне или о том, как прошел трудовой день.

В "клубе" моего отца часто были и молодые инженеры, которые сейчас являются, как их называют, "красными директорами". Инженеры охотно шли на контакт с рабочей интеллигенцией не ради панибратства, а для того, чтобы посоветоваться по производственным вопросам и заручиться поддержкой кадровых рабочих в осуществлении инженерных проектов. Это понимали рабочие, и отношения между молодыми инженерами и высококвалифицированными рабочими были уважительными.

Молодежь, учившаяся во время войны, всегда с интересом слушала фронтовиков. От этой молодежи я впервые услышал песенку Л.О.

Утесова, которую практически никогда до сорока лет и не слышал: