Каковы были результаты всей этой пропаганды? В плане непосредственных политических последствий одним из них было распространение гитлеровского влияния на всю Германию. В самом деле, как пишет Вернер Йохман, "почти все отделения национал-социалистической партии, образованные за пределами Баварии до путча 1923 года, были основаны членами "Schutz-und Trutzbund".
Это, безусловно, было вполне логично, поскольку Гитлер дебютировал в политике летом 1919 года в качестве информатора майора Майра, офицера, которому было поручено очистить отвоеванную Баварию строго в духе "Schutz-und Trutzbund". Что касается воздействия антисемитской пропаганды на немецкий народ в целом, писатели говорят об этом a posteriori в выражениях столь же импрессионистских, сколь приблизительных. Свидетель Эрнст фон Заломон писал в 1951 году, что "все националистическое движение было антисемитским, хотя и в разной степени"; французский историк Пьер Сорлен говорил [об антисемитизме] "широких слоев населения" (1969); немецкий историк Вернер Йохман – "значительной части населения" (1971); Голо Манн (сын Томаса Манна) – о "многих миллионах" (1962). Однако не следует забывать, что были также и многие миллионы испытывавших отвращение к расовым мифам: почти весь рабочий класс, сотни тысяч берлинцев, шедших за гробом Ратенау.
С другой стороны, Голо Манн особо выделял первые годы Веймарской республики:
"Ужасный нравственный упадок и дикость под знаком поражения, всеобщая нищета и социальное деклассирование миллионов людей вследствие инфляции, все эти события, полностью выходившие за пределы понимания обычного человека, обеспечили первый мощный отклик на призыв: "Евреи – наше несчастье!" "Я бы осмелился утверждать; никогда антисемитские страсти не кипели столь бурно, как в 1919-1923 гг. Они были более неистовыми, чем в 1930-1933 или в 1933-1945 годах".
Процитируем также в этой связи замечательную диссертацию, защищенную в Париже в 1975 году Габриэль Микальски. В ней содержатся весьма многозначительные социологические данные: в 1922 году в Мюнхене пятьдесят один процент студентов происходил из "среднего пролетаризированного класса", а двадцать пять процентов были детьми "отставников". Остается двадцать один процент принадлежащих к "верхнему среднему классу" и три процента детей рабочих. Но само собой разумеется, что эти весьма красноречивые цифры имеют лишь весьма отдаленную связь с грандиозным планом, который госпожа Микальски резюмирует следующим образом: "После первой мировой войны можно было наблюдать настоящие оргии антисемитизма, которые охватили также и университеты. Цель: подчинить молодежь политическим директивам правящего класса. Ненависть к евреям стала "долгом совести". Среди выразительных текстов, которые она в большом количестве цитирует в поддержку своей концепции, есть еще более лапидарный, принадлежащий перу профессора философии университета Грейфсвальда: "Антисемитизм составляет часть немецкого сознания".
Таким было за десять лет до Третьего рейха коллективное антисемитское сверхсознание, оставившее далеко позади интриги царской охранки или паранойю немецких милитаристов. Однако все взаимосвязано: провокационная статья в "The Times" в мае 1920 года, без которой "Протоколы сионских мудрецов" остались бы клочком бумаги как в Германии, так и за ее пределами, политико-полицейское образование Гитлера, дополненное уроками германско-русских "балтов"; наконец, манихейство, или линейная причинная связь, характерная для полицейской концепции мира и мании преследования, которой страдали германоманы.
Если при Веймарской республике евреи в целом имели лишь психологические проблемы, то, как мы видели, они довольно быстро оказались вынужденными покинуть политическую авансцену. Вто же время две старых цитадели – армия и университеты – укрепили свою оборону. Итак, если в 1919 году молодые евреи не надеялись сохранить военную форму, они продолжали осаждать кафедры и другие места в университетах. Как сообщает Макс Вебер, это были безнадежные усилия; сразу после войны он писал о научных амбициях такого рода: "Если речь идет о евреях, то им говорят: "Оставьте всякие надежды". У этих студентов были и другие причины для отчаяния; процитируем сына Томаса Манна:
"Я обнаружил существование феномена антисемитизма, когда был еще ребенком, из-за истории со студентом-евреем, после возвращения с войны исключенным из патриотической ассоциации, одним из основателей которой он был, и покончившим жизнь самоубийством в соседней комнате во время мемориального праздника".
Реваншистские страсти немецких студентов получали различное выражение. В Берлине их протесты и угрозы воспрепятствовали университетским властям организовать церемонию памяти Ратенау на следующий день после его убийства. Несколько месяцев спустя большинством в две трети они провозгласили, что немецкий республиканец не может быть лояльным немцем. В университетах Мюнхена (ноябрь 1921 года) и Лейпцига (сентябрь 1922 года) сходные приемы вынудили Альберта Эйнштейна отменить свои лекции о теории относительности. Обращает на себя внимание, как этот гений, свободный человек, как никто другой, в свою очередь поддался распространенным представлениям; он писал своему другу Максу Борну: "В конце концов, следует понимать антисемитизм как реальную вещь, которая опирается на подлинные наследственные качества, даже если это часто оказывается неприятным для нас, евреев". Он рекомендовал организацию сбора пожертвований, чтобы помочь еврейским ученым продолжать свои исследования вне университетов.
Со своей стороны Макс Борн ему описывал, как директор его института физики отклонил кандидатуру будущего третьего нобелевского лаурета, которого он хотел взять ассистентом: "Я очень ценю Отто Штерна, но его еврейский интеллект столь разрушителен!" Напомним, что в 1919 году "состояние знаний" в биологии не позволяло отбросить "на объективных основаниях" подобные суждения, чтобы научно разоблачить зарождающееся проституирование науки. Но вскоре физика, главная и ведущая наука, смогла представить для дискуссии объективные критерии оценки.
Эта история имеет далеко идущие последствия: в самом деле, впервые в новейшее время политическая группировка, претендующая на принадлежность к науке, попыталась узаконить свое понимание научной истины, к тому же через пятьдесят лет дискуссия персонифицировалась в двух лидирующих фигурах современной физики – Альберте Эйнштейне и Вернере Гейзенберге. Этот символизм еще больше усиливается тем обстоятельством, что если в моральном и гуманистическом отношении потомки скорее встали на сторону пацифиста и интернационалиста Эйнштейна, то общее мнение ученых склоняется в пользу примиренчества Гейзенберга, автора "принципа неопределенности". Таким образом, мы в последний раз в неожиданном ракурсе и, если можно так выразиться, на последнем рубеже сталкиваемся с теми проблемами причинности, являющимися фундаментальной основой всякого знания, в которых коренится антисемитизм в его неистовых чрезмерных формах; Альберт Эйнштейн смог трактовать эти проблемы с проникновением и точностью, непревзойденными и в наши дни.
По сути дела, в историческом плане речь идет о трехстороннем сражении. Лишь в самом начале, в Берлине 1920 года противостояли только два лагеря: с одной стороны, триумфатор относительности, поддержанный старой гвардией немецких физиков – Планком, фон Лауэ, Зоммерфелъдом, с другой – Пауль Вейланд, темный аферист, располагающий значительными средствами, который сумел привлечь других видных ученых, в том числе нобелевских лауреатов Филиппа Ленарда и Йоханнеса Штарка, чтобы опровергнуть теорию относительности как "еврейский обман". Как пишет биограф Эйнштейна Рональд Кларк, "постоянный рост антисемитизма в период между двумя войнами по крайней мере частично был вызван той легкостью, с которой его сторонники могли сосредоточить свои нападки против Эйнштейна и "новой физики". Однако эта ученая полемика не особенно интересовала народные массы, к тому же даже среди старых членов партии, активистов с самого первого часа, лишь около трети были в глубине души антисемитами. Поэтому наступило время молодых интеллектуалов, отдаленных потомков студентов-германоманов 1815-1848 годов, которые на этом весьма специфическом фронте выставляли бойцов, готовых на все. В теоретическом плане кампания против теории относительности опиралась на "тройственную" эпистемологию, основным автором которой был X. С. Чемберлен:
